Даниил Коцюбинский - Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

Остановить антираспутинскую кампанию, однако, правительство не могло…

С точки зрения самого Григория, несправедливость происходящего была вопиющей. Он – истинно православный «бесстрастный старец», а его уличают в ереси и в прелюбодеянии, да еще с кем – с царицей! Он – спаситель наследника, а его обвиняют в том, что он губит династию! И теперь его гонят, и слабый царь не в состоянии защитить его от клеветников и недоброжелателей…

В конце концов Распутин не выдержал и в мае 1912 года добровольно отъехал в Покровское. Прощаясь с царем и царицей, он, если верить рассказу Мориса Палеолога, не преминул сделать так, чтобы его отъезд не воспринимался Николаем и Александрой как «долгожданное облегчение»: «Я знаю, что злые люди подкапываются под меня. Не слушайте их. Если вы меня покинете, вы потеряете в течение шести месяцев вашего сына и вашу корону». Царица воскликнула: «Как можем мы тебя покинуть? Разве ты не единственный наш покровитель, наш лучший друг?» – и, преклонив колени, попросила Григория о благословении 138.

В октябре 1912 года в Спале – охотничьем замке в заповедной Беловежской Пуще – у наследника случился страшный приступ гемофилии, с которым медики оказались бессильны совладать. Выше уже рассказывалось, как в этой ситуации 11 октября по совету А. А. Вырубовой Распутин отправил успокоительную телеграмму и вскоре царевич стал поправляться.

У «старца» вновь появился шанс.

«Когда получилась моя телеграмма, – рассказывал об этом эпизоде сам Распутин, – Мама в слезах кинулась к Папе и грит: „Ну разве же он не святой, ни все видит, на таком расстоянии почувствовал наше горе? Разве не голос сердца дал ему знать, что я тоскую… изнываю в тоске?“ И Папа тоже от страху весь задрожал и сказал: „О, Боже мой! Это все до того непонятно, что я сам теряюсь… Когда думаю с тобой вместе, то верю в него, а когда все начинают меня мучить, то готов отвернуться“. Но Мама так на него закричала, что Он сознался, что и сам истосковался по мне… и еще прибавил: „Чувствую, что в ем (во мне) что-то есть от Самой судьбы“. Что я несу или спасение – или гибель Дому… но все равно, ежели это от судьбы, то от судьбы не уйдешь. Да, Папа прав. От судьбы не уйдешь. А насчет того, что я несу Дому, то я и сам не знаю. Одно верно, что я им всегда добра желал. А в чем добро? Кто же это знает?» 139

После этого, уже в конце года, Григорий решается приехать в Петербург, но при дворе некоторое время не показывается и вообще стремится не мозолить глаза окружающим. Либералы к тому времени о Распутине слегка подзабыли. Однако в очередной раз о нем решили вспомнить крайне правые.

В декабре 1912 года Илиодор, помещенный во Флорищеву пустынь и на личном горьком опыте познавший вкус полицейской борьбы с инакомыслием, обращается к министру юстиции И. Г. Щегловитову: «Мои враги – клеветники, стремящиеся обесценить мой подвиг (борьбу с Г. Распутиным. – А. К., Д. К .). Они… кричат, всюду заявляют, что я – душевнобольной. Неправда! Я совершенно здоров душою. Слаб только телом, ибо уже четыре месяца стесняюсь (то есть не имею возможности. – А. К., Д. К .) через стражников выходить на свежий воздух и почти год мне не дают возможности сходить в баню: баня находится за стеной монастыря, а мне запрещено выходить за обитель… Заранее убежден, что мое заявление о душевном здоровье будет иметь мало веры среди посторонних, меня не видящих и не знающих. Посему я прошу вас, если возможно, прислать сюда из Петербурга казенных докторов-экспертов и освидетельствовать меня. Я никак не могу помириться с тем, чтобы после, когда обнаружится перед всеми правда, за которую меня заточили и готовы убить, сказали, что в борьбе за правду, за честь царя, за достоинство Православной Христовой Церкви я действовал в состоянии душевного расстройства… Нет! Я знаю, что делаю. В каждом своем шаге я отдаю отчет себе и Господу Богу. Буду ждать докторов. Пусть они меня осмотрят, а потом – заранее говорю – я попрошу их, чтобы они непременно освидетельствовали г. Саблера и прочих, на кого я им укажу» 140.

22 декабря 1912 года Сергей Труфанов (бывший Илиодор) расписался в синодальной бумаге, лишавшей его сана, и выехал из Флорищевой пустыни в родную Мариинскую станицу, что на Дону 141. В дороге он, явно стремясь привлечь к себе внимание, представлялся газетчикам как «бывший колдун» – имея в виду, что все православные священники суть прислужники нечистой силы, – просил прощения за то, что «обманывал народ», и утверждал, что отныне будет поклоняться солнцу и звездам, а в гостиничных бланках в графе «религия» писал: «своя» 142.