Лев Лурье - Ленинградский фронт

Каждый наш командир, даже низшего звена, побывал на наблюдательном пункте, изучил линию фронта.

Обычно перед наступлением танки подъезжают вплотную к нейтральной полосе, въезжают в специальные углубления с накатом и ждут сигнал к атаке. Здесь же танки стояли за 5 километров от линии фронта.

Казаев Петр

Готовилась операция по снятию блокады Ленинграда. Мы перебрасывали 2-ю ударную армию из Лисьего Носа в Ораниенбаум. Ходили только по ночам. Переброс начался чуть ли не в сентябре. У нас привыкли к такому распорядку: с темнотой выходим, с рассветом уходим, потому что мы находились в поле зрении немцев. Немцы располагались в Старом Петергофе, петергофская церковь была их наблюдательным пунктом [45] Имеется в виду собор Святых Петра и Павла высотой 60 метров. , а у нас наблюдательный пункт — на Морском соборе [46] Морской Никольский собор в Кронштадте — высота с крестом 70,5 метров. , так что мы друг друга видели.

В Ораниенбаум приходили туда, где сейчас паром швартуется, место называлось «угольная стенка». Там раньше был просто пирс большой, вместо досок — бревна настелены. И туда каждое лето привозили большое количество угля для кораблей. К этой угольной стенке пришвартовался, смотрю: там войск много — боже мой. Посадили кого-то на борт. Я даже не знал, что там сам Говоров. На мостик поднялся генерал-лейтенант, представился: «Начальник особого отдела Ленинградского военного округа». Потом спрашивает: «Командир, дорогу знаешь?» Я ему: «У нас дорог нет, есть фарватеры. Я все эти дороги по-пластунски прополз». Из гавани выходим, подходим к Кронштадту. Мне приказ: «Командир, в Ленинграде, не доходя Тучкова моста — канатная фабрика, там пирс есть, вот к тому пирсу надо подойти в 3 часа ночи». Я говорю: «Мне тут час-полтора идти. А куда я два часа с половиной буду девать?» Он так посмотрел: «Не знаю, куда хочешь девай, но быть там в 3 часа ночи ровно». Я на рейде кружусь, время выжидаю. А корабли перевозят войска и вооружение из Лисьего Носа, и каждый спрашивает: «Что случилось, нужна ли помощь?» А мне по плану операции были запрещены всякие средства связи. Считалось, что моего корабля нет в море. Я взял фонарик, лампа Ратьера называется. На нем можно открывать и закрывать шторки и передавать световые сигналы морзянкой. И каждому кораблю отвечал этим фонарем: «Нет, не нуждаюсь».

Я понимал, какая ответственность лежит на мне, если корабль утонет или немец его обнаружит. Это весь Ленинградский фронт будет обезглавлен. Но все обошлось благополучно. Говоров вызвал меня в каюту, спросил: «Как дела, командир?» Я говорю: «Все в порядке, товарищ командующий». Генерал-лейтенант проводил военный совет фронта. Присутствовало все начальство Ленинграда и Ленинградской области, Кузнецов был, еще человек 7–8, в кают-компании все сидели.

Я точно рассчитал, ровно в 3 часа ночи подал трап. Говоров сошел. Потом Трибуц [47] Адмирал Владимир Трибуц — командующий Балтийским флотом. возвращается, меня вызывает: «Командир, командующий фронтом всему кораблю за отличное выполнение операции дает трое суток отдыха». Представляете, во время войны, да еще когда идет большая переброска, вдруг всему кораблю трое суток — это самая большая награда была!

Я говорю: «Товарищ адмирал, разрешите к мосту лейтенанта Шмидта подойти?» Он: «Пожалуйста. Трое суток в твоем распоряжении, весь корабль отдыхает». Перешел, отпустил личный состав. У нас много было ленинградских. Кто-то возвращался веселый, что все живы, квартира цела. А кто-то грустный: никого не осталось и квартиры не осталось. Служил у меня еще радистом Марк Фрадкин. Он вернулся из города и говорит: «Товарищ командир, а я достал такую скрипку, каких в мире мало». Потом он развлекал нас игрой на ней в кают-компании в свободное время. После службы уже читаю: знаменитый композитор, песенник, стал руководителем большого хора.

Второй раз я встретился с Говоровым в первых числах января 1944 года. Уже была тяжелая ледовая обстановка, но переброска 2-й ударной армии продолжалась. Мне дали распоряжение: никого из личного состава не принимать, пассажиров и грузы на борт не брать. Только в самом конце, когда уже машины подъехали, мне сказали, что будет Говоров с военным советом Ленинградского фронта.

Началась передвижка льда. А дамбы там не было — открытые воды. Если дул ветер с юго-запада, в это время начиналось наводнение, а когда наводнение заканчивалось, весь лед от Ленинграда уходил в море. Вот здесь меня немножко затерло. Задержался. Средствами связи я опять не имел права пользоваться. Говоров слышит, что машина работает то вперед, то назад, вызвал меня: «Командир, что-то на этот раз долго». Я ему доложил, что обстановка тяжелая. Если большая льдина нагрянет, пока ее пробьешь, расколешь… Задержались мы на полчаса, может, на час. Я благополучно высадил генерала в Ораниенбауме. Он очень торопился, и уже трое суток отдыха моему кораблю не дал.