Георгий Шторм - Повести

Сказочники, певавшие про стару старину, про Велик Новгород, приумолкли.

Всюду толковали о кончине мира. Странники, шедшие "ко святым местам", говорили, крестясь:

- Взыграл в море кит-рыба и хотел потопить Соловецкий монастырь...

- Седни видели: огненные сражались в небесах полчища...

- Два молодых месяца стояли над Московским Кремлем...

В толпу клином врезались пестро одетые всадники. В воротах мелькнули чалмы и халаты. Народ повалил вслед за ними. С высоты тягучей медной капелью падал размеренный звон.

Царь осматривал новую колокольню: над звонницей Петрока столпом высился Иван. Бояре стояли, задрав головы. Один из них, Афанасьев, вел в стороне беседу с иноземцем Ричардом Ли, весной прибывшим из Лондона. Англичанин говорил:

- Получил я вести. Посла вашего Микулина приняли у нас с великою честью. Видел он рыцарские игры и театр и остался весьма доволен. Особливо утешил его наш славный лицедей Шекспэр. На приеме Микулин один сидел, а прочие лорды не садились. Королева славила вашего государя и стоя пила здоровье Борисово...

- Добро, Личард, - сказал боярин, чуть улыбнувшись, - и государь вас пожаловал - вольный торг вам дал...

Недалеко от звонницы были штофные палаты Марка Чинопи, вызванного при Федоре из Италии для тканья парчи. Чинопи стоял в толпе своих подмастерьев, ища кого-то глазами. К Ивану Великому подходили люди в чалмах и халатах - персидские гости, прибывшие ко двору два дня назад.

Среди них был венецианец, выкупленный у московского купца Урух-беком. Франческо не удалось уехать с посольством: он заболел и остался в Астрахани. Поджидая караван, прожил он около года у выкупившего его земляка, Антонио Ферано. В Москву итальянец прибыл вольным. Чинопи взялся представить его царю...

Борис двинулся к теремам. Штофный мастер, подойдя к Афанасьеву, глазами указал на венецианца. Окольничий выступил вперед.

- Государь, - сказал он, - веницейской земли знатный резчик и золотого дела мастер Франческо Ачентини бьет челом, желает тебе мастерством своим послужить.

Годунов, взглянув на Ачентини, спросил:

- В камнях иноземец толк знает ли?

- Марк сказывал - ведомо ему и то.

На груди Бориса висел крест, наведенный сквозной зеленой эмалью, четыре яхонтовые искорки горели по его концам.

- Молви-ка, добрые ль камни? - спросил он, знаком подзывая к себе итальянца.

Ачентини приблизился. Чинопи перевел ответ:

- Все камни, государь, зреют в земле. Эти камни немного еще не дозрели.

Борис усмехнулся.

- Изрядно, - молвил он. - Будь у нас за столом нынче. А жалованье положим тебе смотря по тому, как будешь пригож.

Царь медленно пошел по двору; за ним потянулись бояре. Поравнявшийся с Афанасьевым Шуйский спросил:

- Про што у тебя с Личардом речь была?

- Да сказывал он, каково Микулина у них встречали. Королева-де государево здоровье стоя пьет.

- Как бы та честь Борисовой казне в убыток не стала, - ответил Шуйский.

Бояре засмеялись и прибавили шагу. В тот же миг на дороге показались бегущие люди. Стоящий у звонницы народ зашумел.

- Хлопка-Косолапа везут! - крикнул одноглазый холоп в рваном распахнутом тулупе.

- Эй, полно!

- Верно, крещеные! Под Москвой у него с Басмановым было. Государевых людей, бают, без числа побито!

- Эх, воров - што грибов!

Толпа, рассыпавшись, побежала к воротам.

- Вали, ребята! Поглядим, каков он есть, Хлопок-Косолап!..

3

"...И преста всяко дело земли...

и не обвея ветр травы земные за 10

седмиц дней... и поби мраз сильный

всяк труд дел человеческих в

полях..."

Привозный хлеб зорко стерегли закупщики. С утра поджидали они возы, толпясь у застав. Сторговав зерно, боярские люди набавляли "много цену". Покупать хлеб прежней мерою - б о ч к а м и - стало не под силу московскому люду. Объявилась неслыханная мера ч е т в е р и к.

Вотчинники гнали от себя холопов, не желая кормить их, но отпускных не давали.

Холопы питались милостыней, шли на Комаринщину, мерли с голоду на дорогах. "Нас, сирот, никто не примет, - говорили они, - потому что у нас отпускных нет".

У городских стен в четырех местах раздавали казну - на человека в день по одному польскому грошу. Толпы кинулись в Москву. Опустел торг. Сильнее стал голод. Неведомо кто распускал слухи:

"В Новгород прибыл немецкий хлеб, да царь не принял его, велел кораблям уйти обратно".

И еще говорили:

"Казаки на Дону караван грабили и хвалились: скоро-де будут они в Москве с законным царем".

Каждый день прибывали новые люди, а город, казалось, пустел, замирал - такова была принятая им на себя печать смуты. Бояре прятали хлеб. Всюду шептали "укоризны" на царя Бориса. "Овса полны ясли, а кони изгасли", - со злобой говорил народ.