Виктор Баныкин - Рассказы о Чапаеве

- Опять не так, Алексей Дмитриевич...

Перед учительницей стоял заведующий Народным домом Рублёв. Он смущённо глядел в пол и, разводя длинными руками, сокрушённо повторял:

- Не выходит! Ну никак не выходит! Всё время в памяти твержу, как надо говорить, а дойду до этого самого каверзного места - и на тебе, по-своему получается... Увольте, Анна Ивановна, я человек без способностей.

В это время дверь из сеней отворилась, и в помещение ввалился крестьянин в чапане с заиндевелым воротником.

Алексей Дмитриевич слез со сцены и, прихрамывая, поспешил навстречу пришедшему крестьянину.

- Добрый день, Лексей Митрич! - сказал мужик и стащил с головы шапку. - Толкуют, будто Чапаев ныне в село прибудет и речь скажет.

- На крыльце объявление вывешено про то. Прочитай.

Рублёв вышел с бородачом на скрипучее крыльцо.

- Видишь, - проговорил он и указал на прибитый к стене лист серого картона. - Каждое дело порядка требует. Без этого нельзя.

Мужик потоптался на месте и виновато вздохнул:

- По своей темноте, Лексей Митрич, я совсем неуч... Ты уж расскажи, про что здесь прописано.

Заведующий подошёл к перилам крыльца и солидно, не торопясь прокашлялся. Поводя по буквам большим пальцем, заскорузлым и жёлтым от курева, он медленно и натужно читал:

- "Граждане односельчане! Вечером сегодня в Народном доме герой товарищ Чапаев сделает доклад: "Когда кончится война". После доклада спектакль". - Повернулся к мужику и добавил: - Вечером, Иван, приходи. А сейчас мне некогда. Репетицию проводим. Мне и то приходится тут одного буржуя играть.

Весь день Алексей Дмитриевич провёл в хлопотах: красил декорации, ездил в Селезниху за париками, ходил к фельдшеру просить для себя сюртук и галстук бабочкой.

Под конец дня он устало поднялся на сцену и с удовлетворением оглядел зал с правильными рядами скамеек.

- Теперь, кажись, всё готово для встречи дорогого гостя, - сказал он.

От лавок на чисто вымытом полу лежали тени. Нижние стёкла в окнах горели тусклым багрянцем.

К шести часам вечера Народный дом был переполнен зрителями. Скоро в зале стало так душно, что мужики и бабы сняли шубы. Все негромко разговаривали.

Больше других суетился высокий, худой старик с гладкой, как яичная скорлупа, продолговатой головой. Он теребил своего соседа, широкоплечего мужика, за рукав суконной поддёвки и настойчиво требовал от него:

- Ты, Петрович, старый служака. Ты нам скажи - генеральский у него чин по-бывалошнему аль ниже?

В углу около сцены молодая нарядная женщина, скрестив на груди пухлые белые руки, певуче говорила:

- Сестра-то моя выдана за плотника андросовского. А Чапаев там по осени был. Тоже речь держал. Собрались со всей деревни в Народный дом, как мы сейчас. Все в таком волнении.

Кто-то попросил Рублёва рассказать, как Василий Иванович наградил его часами. И хотя об этом в деревне слышали уже не раз, но все стали усиленно просить Алексея Дмитриевича.

Заведующий Народным домом пригладил ладонями волосы и заговорил:

- Как вам про то известно, что я у Василия Ивановича служил больше полгода, я про это самое толковать не буду. Обрисую ту историю, по причине которой нахожусь в таком положении. - Алексей Дмитриевич указал на хромую ногу. - Поручил мне Василий Иваныч однажды сходить в разведку. Большая требовалась осторожность. Прямо скажу - дело небезопасное. К самому неприятелю надо было пробраться... Исполнил я всё, как было приказано. Только при возвращении в штаб меня беляки ранили в ногу, отчего я версты три ползком полз. Подобрал меня наш разъезд. Говорю ребятам: "Немедля везите меня к Чапаеву!" Василий Иваныч спал, когда мы приехали. Разбудили его, и я доложил ему лично важные сведения. Белоказаки готовились на заре выступить против нас.

Алексей Дмитриевич потёр рукой бедро больной ноги и сел на поданный ему дубовый стул.

- Прошу прощения, - сконфуженно улыбнулся он. - Ныть в подъёме стало. Нога у меня всегда к ненастью мозжит... Ну вот, выслушал меня Чапаев и строго говорит: "Ну, Рублёв, ежели правду сказал - награжу, ежели наврал смотри тогда у меня!" И бросился распоряжения отдавать. А ко мне фельдшера прислал. Он пулю-то у меня из ноги и вынул. После сражения, когда наши разгромили белопогонников, Василий Иваныч прискакал, кричит: "Молодец, Рублёв! Дай я тебя поцелую!" Поцеловал меня в щёку, - Алексей Дмитриевич достал из кармана брюк платок, вытер глаза, - и часы серебряные мне в руку суёт. "Держи, говорит, награда тебе". Я отказываюсь, а он и слушать не хочет. "Пуля, спрашивает, где из ноги?" Показал я ему пулю - мне её фельдшер оставил. Смеётся Василий Иваныч. "Ты её, говорит, Алексей Митрич, пристрой к часам. Брелок занятный будет и память". Вот они, часы-то.