Один младший офицер германской армии, который знал о приказе убивать советских политруков (комиссаров) еще до вторжения в Советский Союз и был вполне согласен с этим приказом, вспоминал потом: «Разница [между войной в Советском Союзе и на Западном фронте] заключалась в том, что русские или красноармейцы считались людьми второго сорта, а также в том, что их было гораздо больше. И с этой силой, этим количественным превосходством, нужно было что-то делать… Они [нацистские лидеры] говорили, что нет времени, что нужно сражаться, наступать — и не страшно, если погибнет чуть больше русских. Они люди второго сорта… И этим нам отчасти давали право уничтожать их, чтобы они не представляли для нас угрозы… Большевика всегда изображали с окровавленным ножом в зубах, он всегда только разрушает, расстреливает людей, избивает их до смерти, пытает и отправляет в Сибирь в лагеря… Большевики были для нас людьми, способными на любую жестокость и насилие, и мы ни за что не должны были допустить, чтобы они пришли к власти» ‹63›.
На этом фоне — на фоне решимости начать «войну на уничтожение» против «людей второго сорта» — Гитлер встретился с группой государственных чиновников уровня заместителей министра, армейских офицеров и прочих служащих 2 мая 1941-го. Точка зрения, которую они сформировали в результате этой встречи, была выражена в их итоговом меморандуме: «1. Война сможет продолжаться только в том случае, если к третьему ее году весь Вермахт будет получать продовольствие с русских территорий. 2. В результате изъятия нами упомянутого продовольствия X миллионов человек неминуемо умрет от голода» ‹64›. Под «третьим годом войны» участники встречи имели в виду период с сентября 1941-го по август 1942-го. Под цифрой «X» миллионов, как впоследствии станет известно, подразумевалось «30 миллионов» ‹65›.
Этот невероятный документ, содержавший план истребления голодом, или Великого голодомора, — не получивший в связи со всеобщим вниманием к ужасам Холокоста должной известности — возник во время этой встречи отнюдь не случайно. Он исходил непосредственно от Гитлера. Единственный присутствовавший на этой встрече правительственный чиновник самого высокого ранга, Альфред Розенберг, в тот же день, как и планировалось, обсудил с Гитлером «восточные вопросы в деталях»66, желая, вне всяких сомнений, представить конкретные предложения, которые пришлись бы по душе фюреру. Структурным последствием нежелания Гитлера предоставлять ключевым министрам возможность обсуждать проблемы коллективно — в последний раз встреча всех членов кабинета состоялась в 1938-м — стало то, что ключевыми стали именно встречи на уровне замов ‹67›. (Не случайно одна из наиболее печально известных встреч времен войны — Ванзейская конференция, на которой обсуждалась судьба евреев, как и встреча 2 мая, где обсуждался план Великого голодомора, прошла на уровне заместителей.) Важно отметить также и то, каким образом правление Гитлера — как внешняя, так и содержательная его часть — повлияло на тех, кто 2 мая согласился обречь миллионы людей на голодную смерть. Гитлер не просто объявил о том, что война будет вестись «на уничтожение». Он уже множество раз продемонстрировал, что хочет решать проблемы радикально.
Поэтому есть все основания полагать, что участники конференции 2 мая 1941 года действительно верили, что голодная смерть 30 миллионов человек послужит на благо как их лидеру, так и стране. Они помнили о том, как союзники взяли Германию в блокаду во время Первой мировой войны, стремясь голодом поставить страну на колени. Это привело к тому, считает профессор Адам Туз, что «в риторике 1940–42 годов проявилась своеобразная инверсия — „кто-то будет голодать, но на этот раз не мы“». И в отличие от Холокоста, по отношению к которому обычно употреблялись эвфемизмы (убийство, например, называлось Sonderbehandlung — («особое обращение»), план голода был «четко задокументирован и разослан в оккупационные войска. В результате у комендантов гарнизонов в тылу были четкие инструкции, где говорилось, что, раздавая еду голодающим русским, они и их подчиненные должны помнить, что на кону не что иное, как выживание рейха и продолжение войны во второй, третий, четвертый год» ‹68›.
Подобная логика, безусловно, отражает личный взгляд Гитлера, который мыслил в терминах «или — или», «или мы уничтожим врага, или он уничтожит нас». Этот примитивный способ эмоционально сводить сложные вопросы в плоскость абсолютных альтернатив был краеугольным камнем харизматического стиля Гитлера со времен его первых выступлений в пивных. Потому нет ничего удивительного, что всего за несколько дней до вторжения в Советский Союз Гитлер в разговоре с Геббельсом заявил: «Фюрер говорит, что мы должны одержать победу независимо от того, правы мы или нет. Так или иначе, мы за столько всего в ответе, что победу надо одержать любой ценой — иначе весь наш народ… просто сотрут с лица земли» ‹69›.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу