В своем воззвании к германскому народу от 22 июня 1941 года Гитлер сообщал, что вынужден начать наступление на Советский Союз, потому что Западный альянс в сговоре со Сталиным и советским правительством замышляет уничтожить Германию: «Стало насущной необходимостью дать отпор этим еврейско-англосаксонским поджигателям войны и еврейской правящей верхушке в Москве — этом большевистском центре управления заговором» ‹80›. Но это была просто жалкая демагогия. Черчилль назвал его речь обычным для Гитлера вероломным пустословием ‹81›.
Правда заключается в том, что в этот день Гитлер начал то, что сам называл «величайшей битвой в истории человечества» ‹82›, потому что очень этого хотел — ему нужно было, чтобы такая битва состоялась. Это его решение — более чем что-либо иное — ускорило падение Германии и конец его харизматического лидерства.
Глава 14
Ложные надежды и убийство миллионов
Когда первые солдаты вермахта вступили на территорию Советского Союза ранним утром воскресенья 22 июня 1941 года, они положили начало не только самому длительному и кровавому вторжению в истории, но и самой серьезной проверке лидерским качествам Гитлера, проверке, которая в итоге и продемонстрирует всю уязвимость его харизматического правления.
Немцы (и не только они) были уверены, что Советский Союз будет быстро разгромлен. Как сказал профессор сэр Ян Кершоу: «Гитлер считал, что вторжение займет пять месяцев, Геббельс полагал, что хватит и четырех, а некоторые генералы были уверены, что понадобится еще меньше времени. Можно было бы списать это на немецкое групповое помешательство. Однако по данным американской разведки вторжение и вовсе должно было занять от трех до шести недель, поскольку Красная Армия серьезно проигрывала вермахту в плане позиционирования войск. Английская разведка также считала победу немцев в Советском Союзе предрешенной» ‹1›.
Сегодня, зная, какие громадные промышленные и человеческие ресурсы мог мобилизовать Советский Союз, уверенность в падении режима Сталина, бытовавшая в рядах как союзников, так и немцев, кажется нам совершенно непонятной, а проведенный ими анализ — крайне поверхностным. Однако их уверенность в быстрой победе немцев базировалась на том, что по тем временам казалось рациональным расчетом. Мы знаем, что тогда общепринятым было мнение, в соответствии с которым чистки, проведенные Сталиным в рядах Красной Армии в 1930-е, значительно ее ослабили. В качестве примера данного ослабления приводилась неудача Советского Союза в Финской войне. Но за каждым из этих внешне рациональных мнений стоял элемент предубеждения. Многие ключевые фигуры на Западе презирали советский режим и готовы были поверить любым очерняющим его фактам. Достаточно вспомнить риторику, бытовавшую в Америке в 1941 году, — риторику, которую Рузвельт предпочел благополучно забыть к началу Тегеранской и Ялтинской конференций. Беннет Кларк, сенатор от штата Миссури, однажды даже сказал: «Пусть они хоть сожрут друг друга. У Сталина руки в крови не меньше, чем у Гитлера. Не думаю, что нам стоит помогать кому-нибудь из них» ‹2›. А один из высокопоставленных британских генералов написал в своем дневнике от 29 июня 1941-го: «Я бы не стал употреблять слово „союзники“ в отношении русских. Среди них куча гнусных воров, убийц и отъявленных мошенников» ‹3›.
Что же касается победы немцев во Франции, то здесь союзники объясняли все военным мастерством вермахта — этой «ужасающей военной машины», как описал его Черчилль в своей речи от 22 июня 1941-го, а никак не некомпетентностью британцев и французов. Черчилль говорил о «механизированных армиях», которые Гитлер послал в Советский Союз, забывая при этом, что во время вторжения во Францию английская и французская армии были гораздо более механизированы, чем германская. Реакция командования союзников вполне объяснима: гораздо предпочтительнее говорить о силе противника, чем о собственных ошибках, однако результатом подобного подхода стала переоценка оснащенности германской армии.
В первые дни войны, когда три основные ударные силы вермахта — группы армий «Север», «Центр» и «Юг» — стремительно продвигались по советской территории, казалось, что прогноз относительно их легкой победы над Красной Армией сбывается. Петер фон дер Гребен, в то время молодой майор, вспоминал, что «все считали, что война закончится к Рождеству» ‹4›. Карлхайнц Бенке, служивший в рядах танковой дивизии СС «Викинг», как и его сослуживцы, был уверен в том, что «победа будет одержана так же быстро, как и во Франции, и что, достигнув Кавказа, германская армия откроет себе плацдарм для вторжения в Турцию и Сирию. Таковы были настроения в то время… Мы мечтали о сражениях, и 22 июня стало для нас шансом продемонстрировать свою доблесть, завершив на Востоке то, что наши товарищи начали ранее. Мы ожидали блицкрига. Мы были молоды — семнадцати-восемнадцатилетние юноши — и отправлялись на войну с довольно беззаботным настроем. Мы считали, что возьмем советскую территорию под свой контроль за четыре-пять месяцев — как раз к началу зимы. Так считали все. И начальные успехи убедили нас в нашей правоте. Вначале русские пограничные укрепления не могли сдержать нашего натиска, мы брали в плен тысячи русских солдат и, казалось, что эта громадная империя падет в считаные недели — максимум месяцы, — и наша цель будет достигнута» ‹5›.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу