Ольга Елисеева - Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины

«Записки» Екатерины II рассказывают примечательную историю из времен ее молодости. В 1756 году великая княгиня была влюблена в польского аристократа Станислава Понятовского и часто принимала его у себя. «После обеда я повела оставшуюся компанию, не очень многочисленную, посмотреть внутренние покои, — вспоминала государыня. — Когда мы пришли в мой кабинет, моя маленькая болонка прибежала к нам навстречу и стала сильно лаять на графа Горна, но когда она увидела графа Понятовского, то я думала, что она сойдет с ума от радости. Так как кабинет мой был очень мал, то, кроме Льва Нарышкина, его невестки и меня, никто этого не заметил, но граф Горн понял, в чем дело, и, когда я проходила через комнаты, чтобы вернуться в зал, граф Горн дернул графа Понятовского за рукав и сказал: „Друг мой, нет ничего более предательского, чем маленькая болонка; первая вещь, которую я делал с любимыми мною женщинами, заключалась в том, что дарил им болонку, и через нее-то я всегда узнавал, пользовался ли у них кто-нибудь большим расположением, чем я. Это правило верно и непреложно. Вы видите, собака чуть не съела меня, тогда как не знала, что делать от радости, когда увидела вас, ибо нет сомнения, что она не в первый раз вас здесь видит“».

Зная эту важную деталь любовного быта эпохи, новыми глазами можно прочесть другой отрывок «Записок» императрицы — эпизод расправы Петра Федоровича с маленькой английской собачкой Шарло. «Слыша раз, как страшно и очень долго визжала какая-то несчастная собака, я открыла дверь… и увидела, что великий князь держит в воздухе за ошейник одну из собак… Это был бедный маленький Шарло английской породы, и великий князь бил эту несчастную собачонку толстой ручкой своего кнута; я вступилась за бедное животное, но это только удвоило удары; не будучи в состоянии выносить это зрелище, которое показалось мне жестоким, я удалилась со слезами на глазах к себе в комнату. Вообще слезы и крики вместо того, чтобы внушать жалость великому князю, только сердили его» [136] Екатерина II. Записки. СПб., 1907. С. 387–388. Екатерина II. Записки // Екатерина II. Сочинения. М., 1990. С. 89. .

Если вспомнить замечание прусского посла Мардефельда, что Петр Федорович «супругу не любит…однако ж он ее ревнует», то избиение Шарло станет доказательством этого мутного чувства. Великий князь выместил на собаке злость, которая предназначалась его жене или ее возлюбленному. Так что не во всех семьях члены «любовного четырехугольника» — муж, жена, кавалер и их собака — сосуществовали мирно, вполне довольные друг другом, как в эпиграмме Уилкса.

Поработав часок-другой в одиночестве, Екатерина к девяти заканчивала свою писанину и направлялась в спальню слушать дела. Обычай принимать должностных лиц в королевской опочивальне пришел из Парижа и, как все галльское, был перенят в качестве эталона хорошего тона. Приглашая вельможу в личные покои, монарх как бы подчеркивал степень доверия к нему. В Версале даже существовал жесткий этикет, согласно которому одни придворные должны были останавливаться у дверей, другие имели право занять место в ногах королевской кровати, а третьи даже присесть на краешек.

Однако впечатление неуловимой интимности, возникающее от подобных сцен, было во многом театрально. Такие жесты четко регламентировались и рассчитывались на внешний эффект. Специально для утренних приемов существовали парадные спальни, в которых никто никогда не спал. Они бывали обставлены с таким же помпезным блеском, как приемные покои. Одна из них доныне сохранилась в Павловске. Нечего и говорить, что государь не сидел перед своими подданными в ночной сорочке, с голой шеей и в туфлях на босу ногу. Под небрежно накинутым шлафроком обнаруживался богатый придворный кафтан, иногда с лентами и звездами.

В десятом часу императрица выходила в спальню и садилась у дверей на стул, обитый белым штофом и подставленный к полукруглому «выгибному» столику, напротив которого стояли другой такой же стол и стул для докладчика. По утрам Екатерина была облачена в белый гродетуровый шлафрок и капот, на голове носила белый же флеровый чепец, съезжавший на левую сторону. До старости она сохраняла приятный облик. «Несмотря на 65 лет, государыня имела еще довольную в лице свежесть, — вспоминал Грибовский, — руки прекрасные, все зубы в целости, от чего говорила твердо, без шиканья, только несколько мужественно; читала в очках и притом с увеличительным стеклом». Однажды она сказала секретарю: «Верно, вам еще не нужен этот снаряд. А мы в долговременной службе государству притупили зрение» [137] Грибовский А. М. Указ. соч. С. 25. .