Ольга Елисеева - Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины

Виже-Лебрён, побывавшая на празднике в Петергофе, была поражена его роскошью: «Обширный парк, прекрасные фонтаны, великолепные аллеи, одна из которых обсажена громадными деревьями, расположены на берегу усеянного кораблями моря. Искусства сумели использовать природные сии красоты и создали из Петергофа нечто феерическое. Когда я приехала к полудню на сей праздник…в парке уже теснилась огромная толпа… Я в жизни не видела такого количества плащей, расшитых золотом, столько бриллиантов и перьев… Били все фонтаны; помню огромный каскад, низвергающийся в канал с высокого утеса, под которым можно было пройти, не замочившись. Когда вечером иллюминированы были дворец, парк и корабли, не был забыт и сей утес, являвший собой воистину магическое зрелище, благодаря невидимости ламп, освещавших сии водяные своды, со страшным грохотом ниспадавшие в канал» [98] Виже-Лебрён Э. Л. Указ. соч. С. 87–88. .

От всего этого Екатерина по-видимому уже устала. Сравним «дачное» описание у Сегюра и праздничное у Виже-Лебрён. Сердце государыни принадлежало первому. Она не любила держать себя «чиннее», а при большом стечении народа «непринужденность» должна была уступить место «величественности». Столица диктовала еще более жесткие правила этикета. Поэтому императрица не торопилась туда. Возвращение в Петербург приурочивали к ухудшению погоды в сентябре, причем Екатерина любила затянуть с отъездом и, очутившись в Зимнем, чувствовала себя птицей в клетке.

Рассказ о распорядке дня императрицы мы постараемся использовать для того, чтобы остановиться на вкусах и привычках тогдашнего светского общества в целом. По природе Екатерина была жаворонком — вставала очень рано. Мемуары Грибовского указывают 7 часов, а камер-фурьерский журнал — от 5 часов утра летом и при хорошем самочувствии, до 8 часов зимой или когда государыня хворала. Все же чаще ее величество пробуждалась ото сна с зарей, так сказать, по византийскому времени, и лишь тогда ощущала себя здоровой, когда утро не было потрачено даром.

Большинство горожан в то время, как и сейчас, не благоволили к ранним подъемам. Сельские жители, конечно, вставали с петухами и, даже перебравшись в столицу, сохраняли прежние привычки. Во всех сословиях требовательные старички — блюстители нравственности — еще строго следили за тем, чтобы молодежь не пропускала заутреней. Но биологический ритм неумолимо менялся, и вторая половина XVIII века как раз стала периодом, когда на глазах у одного поколения городских дворян произошел массовый переход к позднему укладыванию и позднему вставанию.

Вспомним знаменитые державинские строки:

которыми он описывает образ жизни светского человека.

Мемуаристка Е. П. Янькова вспоминала: «Теперь и часы-то совсем иначе распределены, как бывало: что тогда был вечер, теперь, по-вашему, утро! Смеркается, уж и темно, а у вас это все еще утро. Эти все перемены произошли на моей памяти. День у нас начинался в семь и в восемь часов; обедали мы в деревне всегда в час пополудни, а ежели званый обед, то в два часа: в пять часов пили чай… Приносили в гостиную большую жаровню и медный чайник с горячей водой. Матушка заваривала сама чай. Ложечек чайных для всех не было; во всем доме только и было две чайные ложки: одну матушка носила при себе в своей готовальне, а другую подавали для батюшки. Поутру чаю никогда не пили, всегда подавался кофе. Ужинали обыкновенно в девять часов… Как теперь бывают званые обеды, так бывали в то время званые ужины в десять часов. Балы начинались редко позднее шести часов, а к двенадцати все уже возвратятся домой» [99] Рассказы бабушки. С. 24–25. .

Чем ближе к концу века, тем сильнее сдвигалось к ночи время бодрствования. Марта Вильмот, приехавшая в 1803 году в Россию по приглашению княгини Е. Р. Дашковой, побывала на балу в Петергофе, который закончился в половине третьего ночи. После чего она с подругами еще поужинала и только потом легла спать [100] Дашкова Е. Р. Записки. Письма сестер М. и К. Вильмот из России. М., 1987. С. 220. . Первая четверть XIX столетия уже утвердила в правах ту модель, которая хорошо знакома читателю по «Евгению Онегину»:

Еще в постели приняв приглашения на вечер, пушкинский герой «в утреннем уборе» едет прогуляться на Невский, где щеголяет «широким боливаром» — эмблемой своих прогрессивных устремлений. В сумерках он отправляется обедать в ресторан Талона: