Иван Калинин - Под знаменем Врангеля - заметки бывшего военного прокурора

В сидоринском процессе эта старая традиция ничуть не нарушилась.

Ты не бойся, — сказал ген. Богаевский Сидорину перед самым выходом суда. — Каков бы ни был приговор, ты все равно спокойно уедешь за границу.

Я и так нисколько не боюсь, — сухо ответил Сидорин. Отворилась дверь совещательной комнаты, из которой показался жалкий, обтрепанный Селецкий, сопровождаемый плотным, гладко выбритым Драгомировым и тощим, с черноморовской бородой, Экком.

Особое присутствие, — начал неестественным, с выкриками, голосом Селецкий, — признало ген. Сидорина и Кельчевского виновными в бездействии власти, вызвавшем серьезные беспорядки в донском корпусе, и приговорило каждого из них к исключению из военной службы, к лишению чинов, орденов и воинского звания и всех прав состояния и к ссылке в каторжные работы сроком на 4 года.

«Правосудие в войсках ген. Врангеля» [24] Так была озаглавлена вышедшая в 1921 г. в г. Константинополе брошюра полк. А. П. (Попова), помощника ген. Ронжина. В ней излагается об устройстве военно-судебной части в эпоху Врангеля и восхваляется собственная деятельность по водворению правосудия в войсках. совершилось.

А ведь право, — заметил один из «каторжников», ген. Кельчевский, когда мы направились ужинать, — я гораздо меньше волновался на этом суде, чем во время защиты своей профессорской диссертации.

И, вспомнив академию, рассказал несколько эпизодов из той эпохи, когда в числе его слушателей состоял и гвардейский поручик барон Врангель.

Шел уже полицейский час, рестораны не имели права торговать. Но даже и в Севастополе, под носом правителя Крыма, за деньги его распоряжения очень легко нарушались. «Каторжники» не скупились.

Для нас не только зажгли свет в ресторане, но даже сервировали ужин человек на 20 на открытом воздухе. Я впервые очутился в интимной сидоринской компании, среди его «лавочки» — и был поражен чрезмерным амикошонством. Желторотый Агеев называл на ты не только Сидорина, но даже старого профессора Кельчевского.

На следующий день Селецкий объявлял приговор в окончательной форме.

Вы не беспокойтесь… Главнокомандующий смягчит вам наказание, — затараторил этот жрец Фемиды и на прощание протянул Сидорину через стол руку.

Но протянутая старческая рука так и повисла в воздухе, непринятая «каторжником». Оплевав правосудие, Селецкий сам получил публичную пощечину. Впрочем, такой пустяк его почти не смущал.

Когда я уходил из суда, задержавшись там долее остальных, у подъезда меня окрикнул незнакомый голос:

Скажите, полковник, процесс ген. Сидорина кончился?

Я оглянулся. Это кричал с фаэтона небольшой, чернявый человечек, голову которого покрывала кубанка.

Да, уже кончился.

Ах, как жаль, как жаль, что не удалось попасть. Я так спешил из Феодосии… Даже пренебрег тифом, поехал почти совсем больной… Да вы точно ли знаете, что процесс кончился?

Как же мне не знать, когда я их защищал на суде.

Ах, вот как… Очень приятно, очень приятно… Позвольте пожать вашу руку… Вам еще придется видеть Сидорина?

Да, конечно.

Так, ради бога, скажите ему, чтобы он скорее спешил в Париж. Там его место… у эсэров. Там ведь сейчас оживляется наша работа, все там.

Позвольте! Кто же пойдет за эсэрами, в особенности за Керенским, это после того, как они оскандалились в 1917 году? Они проявили полную неспособность держать власть. Военная среда может идти только за людьми дела, а не слова. Сердцу военного человека ближе твердые, энергичные большевики, чем дряблые болтуны эсэры.

Ах, что вы говорите… Теперь и мы будем решительны, конечно, поумнели. Керенский оскандалился, но мы его все-таки будем держать при себе. Имя! Марка! Но, разумеется, мы не дадим ему никакой активной работы.

А с кем имею честь разговаривать?

Матрос Федор Баткин, — не без гордости заявил мне собеседник. — Так, пожалуйста, пусть Сидорин едет в Париж, непременно едет. Он будет очень тепло встречен у эсэров.

С этими словами сирена Керенского укатила от меня.

6 мая осужденные подали кассационную жалобу, указывая в ней на ряд всевозможных правонарушений, превративших процесс в административную расправу.

Что вы, батенька, с ума сошли, что ли, со своими генералами? — приветствовал меня Селецкий, узнавший о подаче жалобы. — Добиваться отмены приговора! Неужели вы там думаете, что мы еще раз будем собирать такой суд… Ничего из вашей жалобы не выйдет, наперед скажу.

Ген. Ронжин засуетился. Вечером 7 мая он пригласил в свой служебный кабинет членов главного военного и военно-морского суда, высшей кассационной инстанции, на предварительное совещание, т. е. другими словами, чтобы убедить их в необходимости провалить жалобу. Этого было очень не трудно достичь. В этом верховном судилище председательствовал старый сухомлиновский лакей ген. Макаренко, главный военный прокурор царской эпохи. В февральскую революцию он был арестован вместе с министрами и сошел с политического поприща. В 1918 году он выплыл на юге России и был одно время деникинским министром юстиции, теперь же в Крыму заменял изгнанного генерала Дорошевского. Второй кассатор был ген. — лейт. Игнатович, в царское время помощник главного военного прокурора, т. е. ген. Макаренко. Оба они привыкли поступать так, как хотелось высшей власти. Третьего кассатора, члена от флота, адмирала Лазарева даже не пригласили на заседание; голос его все равно не имел значения.