Артем Драбкин - Фронтовые разведчики. «Я ходил за линию фронта»

— Из тех, кто был в роте весной 1942 г., сколько довоевало в ней до конца войны?

— Двое. Я и Федя Уржаткин, сибиряк, 1920 года рождения. Еще было два человека, прибывших в роту под Курском. Но все «ветераны роты» были за время службы в разведке ранены как минимум по 2–3 раза и возвращались, именно как гвардейцы, в свою часть после госпиталей. А остальные разведчики нашей отдельной дивизионной разведроты начинали воевать в разведке на Днепре и позже. И если в начале сорок третьего года в составе разведроты числилось 40–50 человек, то в мае 1945 года списочный состав разведроты дивизии состоял из 19 человек, и это считалось нормальным явлением. А сколько всего сотен человек прошло через нашу разведроту за три года войны, я сказать затрудняюсь.

— Разведчики считали себя кастой?

— Безусловно, мы считали себя отдельной, особой группой бойцов, со своими традициями и правилами. Сплоченная группа со своим «монастырским уставом».

В нашей разведроте был непреложный «обет молчания». В роте боялись лишнего ляпнуть, сразу бы последовала немедленная расправа. Нервы у всех и так были на пределе… Кто нас прилично зацепил — могли его запросто убить…

И все солдаты знали, что, например, лейтенант такой-то погиб не от немецкой пули…

Или если достоверно узнавали, что кто-то стал «стучать особистам», то такого человека быстро «убирали» при первой возможности, «пришивали» в подвернувшейся обстановке.

— Что такое «обет молчания» конкретно в вашей разведроте?

— Пример хотите? Был у нас в сорок втором году на переформировке один бывший моряк-черноморец, украинец, мой земляк из Киева, старше меня лет на семь. Производил впечатление «тертого калача», прошедшего «огонь и воду», умел так «травить баланду», что мы ему чуть ли не в рот от удивления и восхищения заглядывали. Одним словом, умел этот моряк произвести достойное впечатление и заслужить наше уважение. Но когда дивизия вернулась на фронт, он прямо перед выходом в поиск прострелил себе из автомата мясо под мышкой. Классический самострел, замаскированный под случайный выстрел. И мы его решили спасти от трибунала и не выдали. После санбата он, к нашему удивлению, вернулся в разведроту. Потом меня ранило, и получаю в госпитале письмо от ребят, что моряк снова себя «повредил», стал «голосовать», специально высунул руку из траншеи и получил от немцев пулю в ладонь. И опять его не выдали… Через тридцать лет после войны этот человек стал в республике довольно известным деятелем, писал книги о героических разведчиках и о себе в том числе. Я случайно столкнулся с ним на улице, в Киеве. Он сразу меня узнал, побледнел, как стена, но я ему сказал: «Живи спокойно, я тебе не судья, „геройствуй“ дальше»…

— Как командование дивизии и офицеры штаба относились к разведчикам?

— Отношение к нам было весьма сложным. Насчет первого комдива полковника Эрастова я ничего толком не помню, а вот полковник Мальков, командовавший дивизией два года, не очень разведку жаловал, в своих «любимчиках» нас не держал и, что особенно грустно, разведроту никогда не берег. При любой «возможности и необходимости», надо не надо или чуть что где-то идет не так, использовал разведчиков в бою, как простую пехоту. Приходил к нам в роту всего несколько раз, на вручение наград, и очень хорошо запомнился его визит к разведчикам перед форсированием Днепра, когда он лично ставил нам задачу. Никакой «слабости» комдив к разведке не питал. А отношение к нам штабных офицеров или командования полков было в большей части негативным, они считали, что своим развязным видом и независимым поведением мы подрываем дисциплину в дивизии.

Нас все побаивались, считая отпетыми «отморозками», головорезами…

И полковые разведчики иногда смотрели на нас искоса, они считали, что мы более устроенные, «пригрелись возле штаба дивизии с девками из санбата». Мы могли себе позволить гораздо больше, чем они…

— По вашему мнению, подобное отношение командиров к дивизионной разведке было обоснованным?

— Возможно. Мы зачастую вели себя как блатные, как прожженные уркаганы, наша речь была пересыпана словами из воровского или морского жаргона. А что поделаешь, если треть роты из бывших зэков. Докладывая начальству о поиске, старший группы мог, без задней мысли, сам того не замечая, использовать слова «шухер, хипиш, фраер, пика» и так далее. Иногда мы просто подыгрывали себе, «работали на репутацию» нашей, так сказать, «свирепой и кровожадной роты разведки». Даже то, как мы были одеты и вооружены, разительно отличалось от обычной пехоты или полковых разведчиков. Когда в Германию зашли, то мы там здорово покуражились.