Борис Соколов - Иосиф Сталин – беспощадный созидатель

Вот Василий рос избалованным, отцу старался никогда не перечить, обещал все его требования выполнить, исправиться, взяться за ум. Правда, обещаний, как правило, не выполнял. Тем не менее Сталин сына любил, хотя и меньше, чем дочь, которую ласково называл «Сетанкой-хозяйкой». Но времени заниматься воспитанием детей у генсека абсолютно не было. Он весь был поглощен работой, борьбой за единоличную власть, а позднее – деятельностью по укреплению своей власти и реализацией грандиозных планов коренной ломки страны и мира. А семья для Сталина всегда оставалась на втором плане и играла сугубо подчиненную роль. Жена, по мысли Иосифа Виссарионовича, должна была прежде всего обслуживать его в быту, дабы он не отвлекался на бытовые мелочи от своих великих свершений.

Тем не менее теплые чувства к Надежде Иосиф, несомненно, испытывал. Хотя в их переписке они практически не проявились. Дальше «целую крепко» Иосиф в письмах не заходил. Вместе с тем, родственники второй жены еще при ее жизни раздражали Иосифа. 16 сентября 1929 года он с возмущением писал Надежде: «Оказывается, мое первое письмо (утерянное) получила в Кремле твоя мать. До чего надо быть глупой, чтобы получать и вскрывать чужие письма».

Переписка с Надеждой приоткрывает нам сталинский быт, доказывает, что генсеку не чужды были простые человеческие чувства и радости. Так, отдых на Кавказе, на даче под Сочи, Сталину явно нравился. 29 августа 1929 года он с удовлетворением сообщал жене: «Я успел уже принять две ванны. Думаю принять ванн 10. Погода хорошая. Я теперь только начинаю чувствовать громадную разницу между Нальчиком и Сочи в пользу Сочи. Думаю серьезно поправиться».

На отдыхе Сталин изучал иностранные языки. Об этом можно судить, в частности, по тому, что в письме от 5 сентября 1930 года в Сочи жена сообщала, что не могла найти просимого супругом самоучителя английского языка.

Надежду, повторю, Сталин любил скупой любовью диктатора. 24 сентября 1930 года он писал ей: «Попрекнуть тебя в чем-либо насчет заботы обо мне могут лишь люди, не знающие дела. Такими людьми и оказались в данном случае Молотовы. Скажи от меня Молотовым, что они ошиблись насчет тебя и допустили в отношении тебя несправедливость. Что касается твоего предположения насчет нежелательности твоего пребывания в Сочи, то твои попреки так же несправедливы, как несправедливы попреки Молотовых в отношении тебя».

В письме от 6 октября 1930 года Надежда сообщала Иосифу: «А в Москве уже вьюга снежная. Сейчас кружит вовсю. Вообще, погода очень странная, холодно. Бедные москвичи зябнут, т. к. до 15.X. Москвотоп дал приказ не топить. Больных видимо-невидимо. Занимаемся в пальто, так как иначе все время нужно дрожать». Но, судя по всему, жена Сталина ревновала. Ибо писала дальше: «О тебе я слышала от молодой интересной женщины, что ты выглядишь великолепно, она тебя видела у Калинина на обеде, что замечательно был веселый и тормошил всех, смущенных твоей персоной. Очень рада» (в последней фразе можно усмотреть иронию).

12 сентября 1931 года Надежда вновь жаловалась на московский холод и замечала: «Москва выглядит лучше, но местами похожа на женщину запудривающую свои недостатки, особенно во время дождя, когда после дождя краска стекает полосами. В общем, чтобы Москве дать настоящий желаемый вид, требуется, конечно, не только эти меры и не эти возможности, но на данное время и это прогресс».

Иосиф любил Надежду. Но и постоянно подозревал ее. Так, 8 октября 1930 года он писал: «Ты что-то в последнее время начинаешь меня хвалить. Что это значит? Хорошо или плохо?» И тут же отвел ревнивые подозрения супруги: «Ты намекаешь на какие-то мои поездки. Сообщаю, что никуда (абсолютно никуда!) не ездил и ехать не собираюсь». Из письма Аллилуевой видно, что московские власти больше занимались показухой, на скорую руку перебелив фасады – так, что они не выдерживали даже хорошего дождя. Сталин, однако, как кажется, этой показухе верил. Во всяком случае, в ответном письме жене от 14 сентября 1931 года он вполне серьезно заключал: «Из твоего письма видно, что внешний облик Москвы начинает меняться к лучшему. Наконец-то!» Как тут не вспомнить монолог булгаковского Воланда о москвичах: «Горожане сильно изменились, внешне… как и сам город… Но меня интересует… гораздо более важный вопрос: изменились ли эти горожане внутренне?» Писатель словно заглянул в переписку Сталина и Аллилуевой. Сталин же, кажется, насчет перемены внутреннего мира москвичей к лучшему был настроен скептически.