Альберт Манфред (Отв. редактор) - История Франции

Вопреки специально оговоренной в завещании воле покойного короля, регентом был назначен дядя малолетнего Людовика герцог Филипп Орлеанский, сумевший обещаниями и интригами привлечь на свою сторону различные враждовавшие между собой придворные клики. Удачным ходом с его стороны было обещание возвратить парламентам отнятое Людовиком XIV право ремонстраций. Кроме того, он обещал расширить свой совет за счет привлечения старой родовитой аристократии, с одной стороны, и дворянства мантии, с другой; наконец, его известное религиозное вольнодумство служило гарантией прекращения преследований янсенистов, которым сочувствовало большинство магистратов. Так Филипп Орлеанский, привлекая на свою сторону одних, обманывая других, сбивая с толку третьих, легко получил поддержку всех заинтересованных сторон.

Следует отметить, что происшедшее в первые же дни регентства возвышение парижского Парламента, юрисдикция которого распространялась на треть территории страны, наложило отпечаток на всю историю Франции XVIII в.; в дальнейшем вплоть до начала Великой французской революции 1789 г. парламенты Парижа и провинций несколько раз становились центрами мощной оппозиции абсолютистскому правительству. Как огмечал Ф. Энгельс, судебное дворянство и вообще юристы «фактически тоже составляли привилегированное сословие и обладали в парламентах значительной силой, противостоявшей королевской власти; в своей политической деятельности они выступали как защитники учреждений, ограничивавших королевскую власть, и таким образом оказывались на стороне народа, но в качестве судей они были воплощением коррупции» Провозгласив себя хранителями законов и привилегий, парламенты на протяжении всего столетия противились любым, даже самым слабым, попыткам ввести хотя бы необходимейшие реформы. При этом, по иронии истории, эти упрямые консерваторы в глазах общественного мнения неоднократно сходили за защитников свободы: правительство было столь скомпрометировано, что народ сочувствовал любому сопротивлению властям.

С приходом Филиппа Орлеанского к власти во Франции началась новая глава в нисходящей эволюции монархии — время упадка, самодискредитации привилегированных сословий и кризиса абсолютизма, приведшее страну в конце концов к революции. В годы регентства «оба величества» (les Deux Majestes — правительство и церковь) равно дискредитировали себя в глазах страны. После длительного периода показного благочестия, насаждавшегося покойным королем и его морганатической супругой госпожой Ментенон, регентство ознаменовалось поразительным падением нравов: двор во главе с Филиппом Орлеанским и его дочерью, герцогиней Беррийской, почти афишировавшими свои пороки, подавал пример такого чудовищного распутства, что скоро стал «притчей во языцех» во всей Европе; при нем абсолютизм стал представлять собой открытое «зрелище гниения и распада» [228] К. Маркс и Ф. Энгельс . Соч., т. 1, стр. 88. . Примеру двора следовало высшее дворянство. Об оргиях распутства и преступлениях знати говорили вслух; поэтому не удивительна запись в дневнике парламентского адвоката Маре, отражающая взгляд просвещенного буржуа на дворянство: «Никогда благородное сословие Франции не было менее благородно, чем теперь» [229] 8 [M. Marais] . Journal et memoires He Mathieu Marais sur la Regence et le regne de Louie XV (1715–1737), v. I. Paris, 1863–1868, p. 281. .

Не менее скандальной была и внутренняя жизнь галликанской церкви: появление в 1713 г. папской буллы Unigenitus, направленной против янсенистов, привело к раздорам, даже почти к расколу среди духовенства и верующих, В церковные распри оказались втянуты правительство, сам регент, парламенты и общественное мнение страны. Споры молинистов (сторонников буллы) и янсенистов, отвергавших ее, лихорадили Францию на протяжении почти полстолетия: религиозная оппозиция превращалась в политическую, правительство несколько раз отправляло парламенты (целиком или отдельными палатами) в ссылку (в 1720, 1732, 1740 гг.), парламенты отказывались регистрировать королевские эдикты или регистрировали их только под прямым нажимом правительства, сопровождая регистрацию ремонтрансами и оговорками, сводившими значение этих эдиктов на нет.

В глазах Франции булла становилась знаменем церковной реакции и иезуитов; этого было достаточно для того, чтобы все объединились против буллы. Вокруг нее создается огромная анонимная литература: против ее сторонников публикуется множество памфлетов, сатирических брошюр и насмешливых куплетов, и общественное сочувствие позволяет авторам, типографам и уличным продавцам укрываться от преследования властей. Так, в течение десятилетий не удавалось обнаружить типографию оппозиционной янсенистской газетки, хотя она помещалась в дровяном складе на окраине Парижа. Поэтому нельзя считать преувеличением запись в дневнике д'Аржансона, сделанную им в 1731 г.: «Королевская власть потеряла значение, так как ей ни в чем не повинуются» [230] [R. d'Argenson]. Journal et memoires du marquis d'Argenson. Paris, 1859. t. I, p. 82. .