Ганс Галь - Брамс. Вагнер. Верди

Думается, что панорама европейской музыки, воссоздаваемая в книге, была бы гораздо более рельефной, если бы в ее очертания были включены хотя бы самые общие сведения о русской музыке, именно в рассматриваемый период приобретавшей свое мировое значение.

Помимо соотношения «трех миров», основными темами книги являются проблемы развития большого, философско-этического по своей направленности симфонизма и оперного творчества. С первой из этих проблем связан тот эпизод во время прогулки Брамса с Малером, когда речь идет о судьбах развития музыки, и Брамс, глядя на речную волну и как бы предчувствуя опасности, угрожающие музыкальному творчеству в будущем, выражает опасение, что она может попасть не в море, а в болото. Другая проблема решается Галем, как уже было сказано, на материале антитезы Вагнер — Верди.

Нет сомнения, что рассмотрение этих двух важнейших проблем выиграло бы от привлечения даже самых кратких данных и принципах решения их великими русскими композиторами. Гений Глинки был оценен еще при его жизни Листом, Берлиозом и другими мастерами Запада, где вскоре завоевали признание свершения его последователей, гениальных создателей русской музыкальной классики, утвердивших ее национальное своеобразие, величие и те гуманистические идеалы художественной культуры, которые выдвигаются на первый план в книге Ганса Галя.

Настоящий том не является результатом какого-то специального замысла: объединенные в нем три монографии возникли независимо друг от друга. Выяснилось, однако, что они, подобно зарисовкам соседних участков местности, естественнейшим образом складываются в единую панораму того периода, который в особой мере обогатил наши запасы подлинно жизнеспособной и, судя по всему, неподвластной времени музыкой.

От этого периода, продолжавшегося примерно с 40-х годов прошлого века до его исхода, нас ныне отделяет историческая дистанция, достаточная для того, чтобы составить о нем объективное, свободное от предрассудков и пристрастий представление. Для современников это, как правило, невозможно, да и тем, кто приходит чуть позже, нередко удается с трудом. Во времена моей молодости, то есть в начале текущего столетия, Вагнер виделся гигантом, подпирающим облака, Брамс вызывал споры, а Верди, незаменимый в качестве одного из столпов оперного репертуара, расценивался большинством серьезных знатоков едва ли выше, чем, скажем, Мейербер или Гуно. С тех пор музыка стремительно двинулась вперед, ее потребление приобрело невиданные масштабы, и результаты проверки, какой стала для каждого произведения возросшая частота исполнения, ныне нетрудно обнаружить, заглянув в репертуарный план любого оперного театра, в любую программу концертов или радиопередач. Если свести их к простейшей формуле, то можно сказать, что для одаренного чутьем и вкусом любителя все значительное в музыке становится все более значимым, все ничтожное — все более сомнительным, а все великое давно уже оказалось вне всякой, даже самой придирчивой, критики.

Каждый период в развитии искусства являет нам богатейший спектр сложнейших явлений. И было бы сверхупрощением свести его характеристику к рассмотрению нескольких наиболее замечательных представителей. Однако именно эти представители, подобно гомеровским героям, оказываются обычно на переднем крае событий. В полной мере это относится и к тому трио, о котором здесь пойдет речь.

Современников, определяющих свою эпоху, редко связывают узы братства. Гайдн и Моцарт в этом смысле — одно из приятных исключений. Однако глубокие и вроде бы непреодолимые противоречия, разделяющие великих современников, в огромной мере способствуют пластичности отображения эпохи, поскольку обнаруживают всю значимость свойственных ей проблем. Вряд ли найдутся противоречия более глубокие, чем те которые разделяли трех названных мастеров во всем, что касается их характеров, исторических предпосылок их творчества, их символов веры в искусстве. Это нашло свое выражение и в их произведениях, и во всех их дошедших до нас устных и письменных высказываниях. В книге можно найти немало свидетельств этому.

Брамс, например, относился к Вагнеру с уважением, но его доктрину считал абсурдной, а как человек он был ему просто антипатичен. О Верди он отзывался доброжелательно, но в его представлении этот композитор был чем-то вроде жителя другой планеты. Вагнер не терпел рядом с собой ни композиторов, ни поэтов. Верди он вообще не принимал в расчет, а о Брамсе в период его восхождения к славе говорил с почти нескрываемым презрением. Верди, скорее всего, никогда не слышал ни одной ноты, написанной Брамсом, а в Вагнере с 70-х годов, то есть с момента, когда его произведения начали свое победоносное вторжение в Италию, видел угрозу, более того, непосредственную опасность для себя. И доведись им, всем троим, встретиться в раю, Брамс, скорее всего, приветливо поздоровался бы с Верди, Верди вежливо снял шляпу, а Вагнер повернулся бы к обоим спиной.