Игорь Князький - Тиберий - третий Цезарь, второй Август…

Тиберий достаточно мудро не пресекал многочисленные ложные слухи. Думается, ложными здесь справедливо считать не только слухи, купцами из Сирии завезённые, об улучшении здоровья Германика. Главной ложью было обвинение Тиберия в злом умысле при отправке Германика на Восток, да и слухи о тайных совещаниях Ливии с Планциною, якобы решившие участь любимца народа, ничуть не более правдивы. Что до приверженности потомков Друза к древнему римскому народоправству, то если Друз, младший брат Тиберия, по слухам, как бы был к таковому привержен, то сын его и племянник принцепса Германик не давал ни малейшего повода считать его поклонником покойной республики. Наконец, Август никак не мог быть погубителем Друза, погибшего из-за строптивой лошадки. Да и Тиберий совсем не на гибель посылал Германика на Восток. И уж никак это не была ссылка на край света: наместник всех заморских провинций — это полномочный представитель императора в важнейших и богатейших владениях Римской империи. И дела ему были поручены наиважнейшие — посадить на трон Армении римского ставленника, урегулировать отношения с грозной Парфией. И с тем, и с другим Германик, к чести своей, как мы помним, справился. Сложнее, конечно, с Пизоном. Он был явным противовесом Германику, но никак не предназначался для убийства второго лица империи. А уж если говорить о любви к старинному народоправству, о тоске по утраченной республике, то здесь как раз должно вспомнить именно Пизона, таковых взглядов и убеждений особо не скрывавшего. Можно вспомнить и его выпад против Германика при приёме даров царя набатеев. Выпад как раз в духе поборника истинно римской традиции, чуждой монархической мишуре. Таким образом, все слухи, винившие Тиберия в смерти Германика, были ложными от первого слова до последнего, но в условиях охватившей Рим натуральной истерии по Германику подтвердилась одна мрачная истина: чем чудовищней ложь, тем охотнее ей верят. Тиберий правильно вёл себя в сложившейся ситуации. Всякие попытки опровержения чудовищных слухов только способствовали бы их усилению и убедили бы многих в их правдивости. Преследовать же злонамеренных болтунов — дело совсем уж бессмысленное, ибо их множество, да и при таких настроениях не только римской толпы, но и старой аристократии, нелепо возведшей покойного Германика в приверженцы народоправства, было себе во вред. Тиберий это прекрасно понял.

О явной ненормальности, царившей тогда в Риме и охватившей все слои общества от пролетариев до сенаторов, свидетельствуют невиданные почести, изобретенные «отцами отечества» для увековечения памяти покойного. Сенат здесь явно ориентировался на общественные настроения, даже не задумываясь, насколько их разделяет правящий император. Здравомыслие, похоже, вконец отказало сенату, когда было внесено предложение поместить большой золотой щит с изображением Германика в библиотеке Палатинского дворца, где находились медальоны с изображением величайших римских писателей и ораторов. Германик, правда, не был чужд литературному творчеству. Он пробовал себя в роли сочинителя комедий на греческом языке. Находясь в Афинах, Германик завершил стихотворный перевод поэмы Арата «Феномены». До него в стихах «Феномены» переводили великие Цицерон и Овидий. Посетив руины Трои, Германик по-гречески и на родной латыни написал стихи, посвященные памяти Гектора: «Гектор, сын Марса, если позволят, чтобы речи мои достигли тебя, утешься в этой земле, твои потомки за тебя отомстили, твоя родина Илион снова ожила и стала известной, хотя и не столь храброй, но такой же дорогой Марсу; скажи Ахиллу, что все его Мирмидоняне убиты и Фессалия была порабощена славными потомками Энея». {381} 381 Нони Д. Калигула. Ростов-на-Дону, 1998, с. 51.

Эти глубоко патриотические стихи на двух языках были выгравированы на плите, установленной, как считалось, на могиле троянского героя.

В Риме было немало любителей-литераторов, писавших на обоих языках. Пробовал себя в литературе и Август, и Тиберий писал стихи как по-гречески, так и по-латыни. Но на звание столпов римской литературы они, люди разумные, никогда и не думали претендовать. Тиберий, хладнокровно взиравший на невиданное усердие трудов сената по увековечиванию памяти племянника, на сей раз не выдержал. Человек высокообразованный, прекрасный знаток греческой и римской литературы, он не мог стерпеть такого профанирования звания великого поэта и оратора. Он решительно отказал сенату в согласии на золотой медальон Германика, разрешив, правда, включить его обычный медальон в Палатинскую галерею. Так не стал Германик посмертно гордостью римской поэзии, но в число известных литераторов всё же вошёл. «Итак, мемориальная доска сохранила прежний вид, но Германик, по крайней мере официально, стал числиться среди классиков, где мы теперь напрасно пытались бы его отыскать». {382} 382 Бейкер Джордж. Тиберий. Преемник Августа, с. 193.