Игорь Князький - Тиберий - третий Цезарь, второй Август…

Что же в это время происходило в столице империи? Там смерть Германика вызвала настоящую массовую истерию: «В день, когда он умер, люди осыпали камнями храмы, опрокидывали алтари богов, некоторые швыряли на улицу домашних ларов, некоторые подкидывали новорожденных детей. Даже варвары говорят, которые воевали между собою или с нами, прекратили войну, словно объединенные общим и близким каждому горем: некоторые князья отпустили себе бороду и обрили головы жёнам в знак величайшей скорби; и сам царь царей отказался от охот и пиров с вельможами, что у парфян служит знаком траура. А в Риме народ, подавленный и удручённый первой вестью о его болезни, ждал и ждал новых гонцов; и когда, уже вечером, неизвестно откуда вдруг уже распространилась весть, что он опять здоров, то все толпой с факелами и жертвенными животными ринулись на Капитолий и едва не сорвали двери храма в жажде скорее выполнить обеты; сам Тиберий был разбужен среди ночи ликующим пением, слышным со всех сторон:

Когда же, наконец, заведомо стало известно, что его уже нет, то никакие увещевания, никакие указы не могли смягчить народное горе, и плач о нём продолжался даже в декабрьские праздники». {379} 379 Светоний. Гай Калигула. 5-6.

Декабрьские праздники в Риме — это Сатурналии, самые весёлые и радостные, самые любимые римлянами торжества. Они были посвящены богу посевов Сатурну, давшему людям пищу и правившему ими во время «золотого века». А в «золотом веке» все люди были равны и совершенно счастливы. Женой Сатурна была богиня богатой жатвы One, а сыном их был бог-громовержец Юпитер. В память о «золотом веке» в Риме в эти дни на семь дней с 17 декабря возвращалось всеобщее равенство. Рабы и хозяева пировали рядом, равным образом угощаясь. Более радостных и беззаботно весёлых дней в Риме не бывало. И вот, при известии о смерти Германика, римляне, может быть впервые в своей многолетней истории, предпочли веселью скорбь. Выходит, популярность Германика действительно носила исключительный характер. Не должно удивляться и столь крайним проявлениям скорби римского народа, как швыряние камней в храмы, сокрушение алтарей богов. Римская религия допускала гнев на богов, обманувших ожидания жертвователей. Во здравие Германика римляне принесли множество жертвоприношений. Смерть же его стала вопиющим опровержением важнейшего римского религиозного постулата: «Do ut des» (Даю, чтобы ты дал). Потому имели право римляне негодовать на богов, пренебрегших их щедрыми пожертвованиями и не уберегших всенародно обожаемого Германика от смерти. Гнев на богов вовсе не отменял их почитания. Да и чувства римлян могли быстро меняться. Как очевидно из приведённого текста Светония, как только пришла весть о выздоровлении Германика, славные квириты немедленно заполнили Капитолий жертвенными животными и едва не оставили главный храм столицы без дверей. Надо полагать, весть о смерти Германика вызвала новый град камней в храмы и сокрушение алтарей бесчувственных богов.

Что же касается скорби варваров и парфянского царя Артабана, то последний действительно отдал дань памяти умершей царственной персоне соседней державы — монаршья солидарность, а ключевым словом к описанию печалей и странных обращений со своими бородами и волосами жён варварских правителей является постоянно встречающееся у Светония осторожное «говорят».

Истерические проявления обожания Германика и памяти о нём римской толпы не могли, разумеется, понравиться Тиберию. Но гораздо худшим было другое: случившаяся трагедия возбудила в Риме политические настроения, каковые обоснованно воспринимались как враждебные. Обратимся к Тациту:

«А в Риме, лишь только стали доходить вести о болезни Германика… воцарились общая скорбь и гнев, а порой прорывались и громкие сетования. Для того, очевидно, и сослали его на край света, для того и дали Пизону провинцию; вот к чему привели тайные совещания Августы с Планциною. И сущую правду говорили старики относительно Друза: не по нраву пришлась властителям приверженность к народоправству их сыновей, и их погубили не из-за чего-нибудь иного, как только за то, что они пожелали вернуть римскому народу свободу и уравнять всех в правах. Весть о смерти Германика настолько усилила в толпе эти толки, что прежде указа властей, прежде сенатского постановления всё погружается в траур, пустеют площади, запираются дома. Повсюду безмолвие, прерываемое стенаниями, нигде ничего показного; если кто и воздерживается от внешних проявлений скорби, то в душе горюет ещё безутешнее. Случилось так, что купцы, выехавшие из Сирии, когда Германик был ещё жив, привезли более благоприятные вести о его состоянии. Этим вестям сразу поверили, и они тотчас же распространились по всему городу; и всякий, сколь бы непроверенным ни было то, что он слышал, сообщает добрую весть каждому встречному, а те передают её, приукрашивая от радости, в свою очередь, дальше. Люди носятся по всему городу, взламывают двери храмов, и ночь немало способствует их легковерию, так как во мраке всякий скорее поддаётся внушению. Тиберий не пресекал ложных слухов, предоставив им рассеяться с течением времени; и народ погрузился в ещё большую скорбь, как если бы Германик был отнят у них вторично». {380} 380 Тацит. Анналы. II, 82.