Борис Тумасов - Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский

После смерти Миндовга, наступившей сразу за кончиной Александра Невского, Литва не прекратила своего давления на Русь. Литовские дружины стояли в Орше, и князь Святослав Глебович Смоленский, призывая князей к единению, хотел заручиться их поддержкой.

Из Переяславля в Москву возвратился княжич Юрий, и в тот же день у Даниила Александровича с сыном вышел разговор.

- Чую, Юрий, смерть моя уже по палатам вслед за мной бродит. Песок часов моих пересыпался из одной чаши в другую. Зрю я такое и вопрошаю: а все ли ты, князь Даниил, исполнил, что на роду написано? Ведь я в Москве княжить сел, когда голова моя только-только выше стремени поднялась. Мало было княжество Московское, а ныне в три раза возросло… Осознаешь, сыне?

- Мне ль неведомо?

- Неспроста я разговор о том повел, о Можайске думы мои. Коли Москва этим городом завладеет, сила нашего княжества вырастет. Согласен?

Юрий кивнул.

- Вот-вот, сыне, ежели не я, то ты прирежешь Можайск к Москве. Святослав войной на Москву пойти не осмелится: у него Литва за спиной. За Можайск попытается цепляться князь Смоленский, но тогда он больше потеряет: литовцы на Смоленск посягают. Эвон, сколь они русской землицы прихватили! Затеет Святослав Глебович свару с Москвой, кто в его защиту вступится? Чую, все миром обернется.

Князь прикрыл глаза ладонью, грудью на стол навалился, седая борода по столешнице раскинулась. Помолчал, потом спросил с усмешкой:

- Поди, посадник Игнат речь заводил о твоем княжении в Переяславле?

Вздрогнул Юрий от неожиданности. Под взглядом отца ответил честно:

- Было такое, но я с тобой заедино: Московское княжество не след дробить. Да и посадник хоть и говорил, а на деле разумеет: Переяславлю с Москвой сподручней. Так и боярская дружина мыслит. Они князю Ивану Дмитриевичу слово в том давали и клятву порушить не намерены.

- Я им верю, они на измену не горазды, Переяславлю с Москвой быть… А еще вот о чем хочу сказать: вы с Иваном ладите, и желаю, чтоб меж вами всегда мир сохранялся, Москву крепите, не раздирайте ее сварой. С Иваном я говорил о том, и он клялся завет мой исполнить… Когда же сядешь князем, хану не перечь, не накличь на Москву беды ордынской. Татары сильны, и доколе так будет, одному Богу известно…

Князь задумался. Может, мысли его снова вернулись к тем годам, когда он держал руку брата Андрея против Дмитрия? Либо вспомнилось, как навел Андрей татар и те в силе огромной княжества разоряли, а сам Андрей с царевичем Дюденей в Городце пировали? Князь Даниил винил себя за то. Ужели не мог он распознать брата, когда тот корысти ради Русь губил? Даниил вздохнул:

- Ладно, сыне, устал ты с дороги, а я тебя речами своими обременил. Отдыхай, вдругорядь разговор продолжим.

В молодости князь Даниил немало дней проводил на охоте. Убивал лосей, случалось, и зубров. С годами и ноги уже не те стали, и глаза подводили - нет у стрелы точного полета. Однако и в старости бывали дни, когда кровь будоражила, звала властно, и тогда князь Даниил отправлялся в леса. Редко брал он с собой кого-то из бояр, чаще двух-трех отроков. Подмосковные леса умиротворяли князя, и даже когда не встречал зверя и бродил попусту, он радовался жизни.

Иногда Даниил завидовал смерду, который выкорчевывал в лесу кустарники, выжигал сухой валежник, сеял рожь и жил от сохи, а еще имел борти. Земля и лес кормили смерда, и не имел он княжеских забот. Бремя власти не давило его. Князь Даниил и в помыслах не держал горечи смердова хлеба…

В один из таких дней, когда вдосталь набродились по лесу и не встретили никакого зверя, Даниил Александрович велел отрокам готовить ночлег. Как и в те прежние годы, отроки отыскали небольшую поляну, окруженную соснами и березами, разожгли костер, и князь, поев всухомятку, долго смотрел на огонь. Он лизал поленья, обдавал жаром, а у Даниила Александровича одна мысль сменялась другой… Огнем горит жизнь в молодые годы, и не задумывается человек, как прогорает его костер, затухает пламя и ничего не остается от костра. Ветер разнесет пепел, дожди смоют остатки костра. Зачем же алчность человеческая, коли все в этом мире преходяще? Обуреваемый ненасытностью, человек делается страшнее зверя. Даже хищник не убивает больше, чем надо на пропитание…

Господи, вопрошает князь Даниил, отчего человек создан таким? И он, князь Московский, жизнь прожил в помыслах и делах, как бы княжество свое расширить…

Нет, князь Даниил не судил и не корил себя, как и прежде. Жизнь полнится всякими заботами. Разумно утверждал боярин Стодол: «Не ты, княже, так тебя подстерегут, на клочья порвут твой удел…»