Борис Тумасов - Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский

- Пятерых видел.

- Все, други. Тут зимуем, завтра за добычей тронемся…

Не ожидал Захар таких гостей. В лесу с мужиками в тот день был, а когда вернулся, староста рассказал, что приходили разбойники, муку унесли и куль с солониной да ещё насмехались: у вас-де много, всем достанется…

Ночью Захар не спал, точил топор, бормотал, а едва рассвет тронул небо, растолкал сыновей.

Шли по следу на снегу и, когда морозное солнце край показало, увидели избу.

- Тут ждите, - буркнул Захар и шагнул в дверь. Перегрузившись сытной едой, спал Сорвиголов, спал Бирюк, и только не было в избе Ваньки Каина. У Захара злость взыграла - истинные волки в овчарне…

Сыновья дожидались недолго. Выбрался Захар из избы, снегом топор отер, перекрестился:

- Не чини смерду обиды, не для того от боярина уходили, чтоб разбойников кормить…

Уходили, дверь в избу открытой бросили. Захар сказал:

- Зверь дикий докончит.

- На русской кровушке земля русская стоит, - говорил Захар, - потом смерда пашня полита. Без воина и ратая нет Руси.

Старый смерд с меньшим сыном подсекали и валили деревья, вырубали кустарники, а весной выжгут - и вот оно, новое поле. Сколько таких полян подготовил Захар, и родились на них хлеба, кормившие русского человека…

Это был удел Захаровых деда и отца. Он помнил их. Когда вымахивали топорами, парнишка Захар складывал хворост в кучи, а став постарше, брался за топор, за ручки сохи.

Слова, какие Захар говорил сыновьям, он слышал от деда и отца. Настанет час, когда его, Захара, дети скажут их своим сыновьям и внукам.;.

Тяжелый топор оставлял глубокие зарубки, и белесые щепки покрывали снег. Треск рухнувших деревьев разносился далеко по лесу.

Несмотря на мороз, Захару было жарко. Он давно скинул тулуп, остался в рубахе навыпуск.

- Поспешаем, Онуфрий. - Захар отер пот с лица. - Еще пару сосен свалим и домой… А что, сыне, на будущий Покров оженим тебя, пожил бобылем!

Онуфрий отмолчался, а Захар уже о другом заговорил:

- К весне венцы под избы свяжем, а отсеемся - ставить начнем. Нам одной мало, мы две срубим…

Но Онуфрий слушал отца вполуха, он о суженой думал. Она ему давно известна, старосты дочь… Будет у Онуфрия своя изба, а в ней детишки, да не два, как у брата, а пять-шесть, и мальчишки - его, Онуфрия, подсобники…

Земляной вал, опоясавший Московский посад, порос колючим терновником и сорным сухостоем. Зимний ветер согнал с вала снег, оголил веками слеживавшуюся землю.

На вал взбежал заяц, сел на задние лапки, посмотрел раскосыми глазками на человеческие жилища, на подъезжавшего к воротам всадника, но не это вспугнуло его, а лай собак. Заяц кубарем скатился в ров и, перемахнув, умчался к лесу, оставляя на снегу хитрые петли.

Земляной вал - первый защитный пояс Москвы. У ворот несли дозорную службу караульные. Поочередно они отогревались в деревянной будке.

Хоть и мала Москва, да через нее торговые пути проходят из Новгорода, Киева, Владимира и даже с Белоозера. Русские и заморские торговые гости Москву не минуют. Явятся из германских либо греческих земель и дивятся, отчего Москва деревянная: Кремль бревенчатый, княжьи и боярские палаты из бревен и теса, даже храмы рубленые.

Проехав ряд кузниц, что у самых ворот, Даниил Александрович чуть придержал коня. Кузницы приземистые, в землю вросли, в открытые двери окалиной тянет, огненными глазницами светят горны, чмокают мехи и стучат молоты по наковальне.

Выбравшись за ворота Земляного города, князь пустил коня в рысь. Дышалось легко, и будто не было ночного удушья. Последний год Даниил Александрович чувствовал, как болезнь одолевает его. Особенно замечал это к утру. Когда начинался приступ, князь садился на край постели, опускал ноги на медвежью полость и жадно глотал воздух открытым ртом, подобно рыбе, выброшенной на берег. Сидел, пока удушье не проходило, и только потом снова умащивался, клал голову высоко на подушку, но сна уже не было. Тогда Даниил Александрович принимался ворошить всю свою жизнь. Она пронеслась стремительно, и князь думал, он исполнил не все, что замышлял. Многое оставит довершить сыновьям Юрию и Ивану.

Память повернула к тому скорбному дню, когда он, Даниил, приехал в Переяславль-Залесский на похороны Апраксин. Андрей еще не появился. Ждали.

Дмитрий, великий князь, сидел в трапезной в окружении ближних бояр. На Даниила глядели глубоко запавшие, скорбные глаза. И ни слезинки. Сказал, словно выдавил: