Татьяна Таирова-Яковлева - Гетманы Украины. Истории о славе, трагедиях и мужестве

В июле казаки Самойловича вместе с Ромодановским предприняли наступление на Чигирин и начали регулярную осаду города. Но когда в начале августа стало известно о приближении орды, Ромодановский приказал сжечь табор и отступил к Черкассам. Хан с Дорошенко последовали за ним. Тогда воевода сжег Черкассы и встал под Каневым.

На Правобережье началась кровавая турецко-татарская карательная акция, которую Дорошенко уже не мог сдержать. В этих условиях популярность Самойловича только росла. Жители Правого берега тысячами бежали на Левобережье. В октябре 1674 года хан ушел в Крым 16.

Поляки убеждали гетмана и воеводу начать совместные действия против неприятеля, но Самойлович не верил им, называл «лукавым народом». Он говорил русским, что поляки призывают к совместному походу тогда, когда неприятель отступил «и слуху об нем нет», а в остальное время только ведут тайные переговоры с султаном и ханом. Маневры польских войск, занявших некоторые города на Правобережье, давали Самойловичу дополнительные основания обвинять поляков в лукавстве.

В конце года гетман возвратился в Батурин. Но спокойно себя он не чувствовал. Ходили упорные слухи о намерении царя вернуть Многогрешного из ссылки и поручить ему часть войск. Говорили также, что полякам отдадут Киев. Как обычно бывало в таких случаях, грамоты от Алексея Михайловича, уверявшего гетмана, чтобы тот ни о чем не волновался, не помогали.

Весной начали готовиться к очередному походу. Неугомонный Сирко договорился с польским королем о совместных действиях запорожцев против султана и Крыма. Гетман сразу же сообщил об этих планах в Москву, и русским инициатива недавно вернувшегося из Сибири атамана не понравилась. Сирко послали запрет объединяться с поляками и велели ограничиться набегами на татар.

Зато Самойловичу был прислан указ, что когда он с воеводой придет к Днепру, ему следует обсудить с поляками возможность объединения сил в борьбе с турками. Алексей Михайлович повелевал обменяться заложниками, но соединять армии предписывалось только в том случае, если турки и татары придут к Дорошенко большими силами. Посовещавшись со старшиной, Самойлович послал ответ. Он писал, что не желает другого защитника, кроме православного монарха, уверял, что полякам нельзя верить и даже посылать к ним заложников. Гетман напоминал, как прошлой зимой поляки, находясь поблизости от турок, не только не предпринимали военных действий, но, наоборот, пытались заключить с султаном мирный договор. Поэтому, по его мнению, объединение с поляками ни к чему, кроме ссор, привести не могло. Старшина вторила гетману, что «полякам верить нельзя», и Ромодановский был того же мнения.

В течение всего лета указы выступать к Днепру навстречу полякам наталкивались на резкое противодействие Самойловича. Он подозревал, что польский гетман Д. Вишневецкий мечтал только о возвращении своих владений на Левобережье, и прямо заявлял: «Мне и всему войску нужно не то, чтобы все коронные и литовские войска пришли к Днепру, нам нужно, чтобы ни один поляк в этих местах не был».

Что касается Дорошенко, то его положение было уже совершенно безнадежно, и, разумеется, Самойлович стремился как можно скорее завершить эту агонию. Но и не считаться с реальной угрозой со стороны татар и турок он тоже не мог.

В середине августа 1675 года Самойлович выступил из Батурина, соединился с Ромодановским и вместе они переправились на Правый берег. Их встретило известие, что Дорошенко в присутствии Сирко присягнул царю.

Кошевой атаман Сирко был ревностным противником Самойловича и теперь сзывал казаков на раду, на которой должен был присутствовать и Дорошенко. Невероятно популярный запорожец сам представлял бóльшую опасность для гетмана в качестве конкурента. А еще большую опасность таила в себе «черная рада» (т. е. рада с участием рядовых казаков, «черни»), на чем настаивал Сирко. В этом случае Самойлович реально мог лишиться булавы. Поэтому гетман засыпал Москву письмами, уговаривая не верить Дорошенко. В частности, он обращался к Матвееву, уверяя, что тот просто тянет время, надеясь переждать зиму и дождаться турок 17. В данном случае автору представляется, что Самойловичем руководили не столько «гонор» и желание, чтобы знаменитый Дорошенко лично «поклонился» ему, но искреннее неверие в то, что чигиринский затворник действительно сдался.

На Ромодановского уверения Самойловича произвели весьма благоприятное впечатление. Вероятно, сам воевода был смертельно оскорблен поступком Дорошенко, присягнувшего не ему, а Сирко.