И. Потапчук - Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

Затем, тяжба, которая ведется и поныне Овсянниковым в Сенате. Здесь были призваны три юриста, которые удостоверили перед вами, что Овсянников действительно верил в благоприятный исход этой тяжбы. Один из этих юристов пользуется почтенным авторитетом. Но в данном случае я был бы более расположен ему верить, если б он не проиграл этого дела в высшей апелляционной инстанции. Другой юрист заслуживал бы более доверия, если бы брал с Овсянникова деньги за статьи, которые писал бы сам, а не за те, которые заказывал другим в интересах всей Российской империи, как это делал он. Здесь высказался третий юрист... Третий вынужден был в своем свидетельском показании доказывать, что он не переходил с одной стороны на другую. Не знаю, в какой степени можно верить всем этим юридическим авторитетам, не буду входить в разбор тех оснований, которые ими указаны. У нас есть достаточно доказательств, что подсудимый Овсянников в благоприятный исход тяжбы не верил и никакого особенного значения ей не придавал. Припомните то заявление Овсянникова, которое он подавал в интендантство, недели две после пожара, предполагая устроить новую мельницу и говоря, что он готов был бы купить остатки сгоревшей мельницы у Кокорева. Я не цивилист, но не встречал до сих пор человека, который, ведя тяжбу, веря в свои права и возлагая свои надежды на почтенных авторитетных юристов, изъявил бы готовность купить до разрешения тяжбы ту самую вещь, которую считает своею собственностью. Это обстоятельство тем более странно, что Овсянников в кассационной жалобе отвергает именно право Кокорева на мельницу, а до жалобы изъявляет намерение покупкою удостоверить, что признает то самое право за Кокоревым. Во всяком случае, гг. присяжные заседатели, я полагаю, что если у Овсянникова и было доверие в благоприятный исход тяжбы, то в весьма слабой степени.

По мнению моему, центр тяжести лежал совсем не в этой тяжбе, а в интересах коммерческих спорных вопросов, разрешенных в пользу империи. Центр тяжести лежал в том, что Овсянников весьма мало интересовался целостью и сохранностью мельницы, и лучшим доказательством того служат распоряжения подсудимого Левтеева относительно выпуска воды из бака. Я не могу понять этих распоряжений иначе, как в смысле приготовления к поджогу. Бак по цели своего устройства должен быть наполнен водою. Здесь рассуждалось много о том, не мог ли бак от замерзания воды лопнуть, но рассуждать об этом совершенно бесполезно, так как в предупреждение замерзания стоило только топить. Рассуждалось также много о том, не было ли в баке течи, но если бы была течь, то надо бы было немедленно бак исправить и опять-таки наполнить водою — этого требовала ответственность по тому обязательству, которое принято было на себя Овсянниковым перед страховым обществом. Таким образом, вопрос, предложенный экспертам относительно того, в каком помещении устроен был бак, в холодном или теплом, представляется совершенно излишним. Я вовсе не имею в виду доказывать, чтобы Левтеев был технически подготовлен к машинному делу, но как человек коммерческий, он не мог не понимать того, что ценную застрахованную мельницу всегда надо ограждать от пожара, что если хозяин принял на себя обязательства перед страховым обществом, то не для того, конечно, чтобы нарушить эти обязательства. Следовательно, поставив себе вопрос, могла ли замерзнуть вода в баке, он должен был себе ответить: надо немедленно бак исправить. На судебном следствии возникал вопрос о том, по распоряжению ли Левтеева выпущена вода из бака? На предварительном следствии машинист Кильпио три раза подтвердил, что вода была выпущена из бака по распоряжению Левтеева, а здесь на перекрестные вопросы отвечал, что по распоряжению Левтеева была выпущена вся вода из здания. Но если б свидетель Кильпио трижды отрекся бы здесь на суде от показания, данного на следствии, то и тогда я ему не поверил бы по следующим основаниям: во-первых, Кильпио очень хорошо понимал, что в трубах, которые шли от бака, замкнуты краны; следовательно, замерзание воды в баке никак не могло иметь влияние на повреждение труб. Во-вторых, Кильпио очень хорошо понимал, что для того, чтобы поддерживать умеренное тепло в воде бака, не надо употреблять сильной топки, достаточно одного парового котла, достаточно охапки щепок и дров до половины печи. Здесь возник вопрос относительно того, как дорого стоит отопление бака. Указывали на то, что на это нужно употребить до 10 сажень в день. Однако же вопрос о дороговизне отопления бака сводится к весьма ничтожному расходу. В-третьих, Кильпио не мог по своей собственной инициативе выпустить воду, потому что в прошедшем году он воды не выпускал; в прошлом году паровой котел отапливался. В-четвертых, Кильпио из чувства самосохранения не мог выпустить воды из бака, потому что жилые помещения отапливались паровыми трубами, а работы на мельнице были прекращены очень рано в морозное время. Кильпио сам жил в здании мельницы, у него есть ребенок; если б он не позаботился о себе, то позаботился бы о ребенке, а он показывает, что освобождавшиеся от парового котла пары могли проходить по трубам жилого помещения и, следовательно, могли воспособлять отоплению. Кильпио не мог, наконец, выпустить сам воды из бака, потому что это распоряжение не сочувственно встречено было всеми служащими. Вы помните показание жены Зоммера о том, как она возвратилась домой из церкви и, не найдя воды, жаловалась на то Морозову. Свидетель Клюков и, кажется, швейцар показали, что люди, жившие на мельнице, запасли себе воду в посудинах. Защита приводила указание на то, что вода черпалась из дарового колодца, что, по мнению защиты, служит к оправданию подсудимых, ибо отопление прекращено за дороговизною. Затем, гг. присяжные заседатели, если вы припомните ряд показаний лиц, проживавших на мельнице, то не можете не обратить внимания на уклончивые ответы по вопросам относительно участия Левтеева в администрации. Когда я спросил Морозова, после того как защитою Рудометова заперты были все входы и выходы от одного помещения мельницы в другое, когда я спросил, была ли отмычка у Левтеева, Морозов отвечал: «Кажется, была». Мало того, когда мельник Зоммер рассказывал, как он по пояс увязал в трухе, накопившейся в подземном канале, и я спросил его, каким образом он это допускал и почему не обратился с просьбою к распорядителю, он объяснил, что обращался к Морозову и, между прочим, упомянул о каком-то антагонизме между ним и Морозовым. Когда я спросил затем, обращался ли он к Левтееву, то он ответил: «Кажется».