Константин Станюкович: Два брата

Отец никак не ожидал такого вывода.

- Подготовить себя? К чему?

- Ко всему! - тихо проронил Вася.

В свою очередь, и отец замолчал. Он слишком хорошо знал сына, чтобы сомневаться в истинном значении этих слов.

- И что ж ты думаешь делать... потом?

- Не знаю... Разве можно сказать?.. Знаю одно, - и голос его дрогнул, знаю, что все мои силы, все мои мысли, жизнь моя... будет посвящена тому, что я считаю правдой... Ты знаешь... Я писал тебе... Мы говорили...

- А если твоя правда - заблуждение?

- Для меня она - правда.

- И ты все веришь?

- Верю... Иначе не может быть... Тогда где же правда? Где она? Не та ли, о которой говорят?.. Кругом, что ли?.. Не в том ли, что ты за правдивое слово наказан? Не в том ли, что вокруг нас люди живут, как скоты? Где, где ж она?

- И ты думаешь, что, сделавшись, - помнишь, ты писал? - сельским писарем или рабочим, ты принесешь больше пользы, чем на других поприщах?..

- Я не знаю, принесу ли я пользу, я могу только желать этого... но я знаю, что не буду жить на счет других. И без того довольно!

Старик слушал сына и чувствовал, что не переубедить его. Он с грустью смотрел на Васю и вспомнил свою молодость.

Когда Вася ушел, старик еще долго не ложился. Мрачные предчувствия закрадывались в голову. Он боялся, что Васе не придется долго ждать, и он невольно не сдержит слова.

И он не ошибся.

XXIII

- Славные твои старики, Вася! - говорил на другой день Чумаков, потягиваясь на постели.

- О, ты их еще не знаешь. Это такие... такие...

И он стал рассказывать своему приятелю, какие у него превосходные люди отец и мать.

- У меня... Вася, не такие!.. - сказал Чумаков.

- Это жаль... - протянул Вася.

- И ты не сердись, я тебе скажу... брат твой Николай не похож на вас.

- Ты, Чумаков, мало знаешь брата.

- Мало или много, а все судить могу... По-моему, он ненадежный человек!

- Зачем ты мне это говоришь, Чумаков? Зачем?.. Ты ведь знаешь, что мне это больно слышать! - проговорил Вася с упреком в голосе.

- А надо говорить только то, что приятно? Я этого не знал за тобой, Вася!

Вася не отвечал.

Он сам думал о брате так же, как и его приятель, и вот почему ему было еще больнее слышать осуждение Николая от других...

В тот же день Вася был в деревне и обошел все избы. Мужики радушно встречали его и рассказывали ему одну и ту же вечную историю. Вдобавок очень жаловались на нового исправника Никодима Егоровича.

- Старик Иван Алексеевич на покой ушел! Тот еще ничего, а этот лютый.

- Страсть!..

- Строгость ноне пуще пошла!

- Раззор!..

Вася слушал все эти восклицания молча. Слова утешения не шли на уста.

Под вечер он собрался навестить Лаврентьева.

- Ты не слышал разве, Вася, - заметил Иван Андреевич, - ведь Григорий Николаевич чуть не умер...

- Что ты?

- Ездил он в Петербург зимой, помнишь?.. Вернулся и слег в постель в горячке. Доктор отчаивался, думал - не выдержит... Выдержал, однако... Поправился!.. После болезни он, брат, еще нелюдимее стал и, кажется... пьет очень...

- Пьет?.. - протянул Вася и невольно подумал о Леночке. - Он собирался жениться... В Петербурге говорил мне...

- Не слыхал... Едва ли... По-прежнему бобылем... Да вот сам увидишь. Передай ему, пожалуйста, от меня поклон.

Вася застал Григория Николаевича сидящим на крыльце дома в одной рубахе. Он осунулся, постарел и, показалось Васе, был слишком красен.

- Приятель! здорово!.. Когда сюда пожаловал? - встретил его Григорий Николаевич, пожимая по обыкновению руку до боли. - Отощал, отощал! Давно пора на вольный харч! пора!

- Вчера приехал...

- Спасибо, Иваныч, что не забыл старого приятеля. Молодчина! Этим ноне не хвалятся. Н-нет... Ты вот душевный парень... Что у вас в Питере-то... мерзость, чай?..

- И здесь не важность...

- Это верно. Правильно... Правильно, Василий Иванович. Мало важности!.. Вот разве Никодимка, шельмец, важность на себя напускает ноне, как гоголем заходил... И форсит, подлец... Да Потапка тоже... Разбойники!.. Кузька-то ноне к вам в Питер переехал разбойничать, а за себя Потапку оставил... Помнишь, еще примочками отхаживал, когда в Залесье его помяли? Только напрасно вовсе тогда его не решили. Лучше было бы... Зверь, как есть, дикая зверина!.. Но я доберусь до него... Доберусь!

Вася вспомнил, как Григорий Николаевич добирался до Кузьмы и не добрался.

По его лицу пробежала грустная улыбка.

- Думаешь, не доберусь? Хвастаю? Кузьку выпустил, а этого - шалишь! Ша-ли-шь! Коли не опомнится, мы его помнем... помнем! Довольно от него терпит народ!.. - мрачно проговорил Лаврентьев.