Константин Станюкович - В мутной воде

- Голубушка! Скажите, ведь я... я буду жить?.. - спросил он робким, тоненьким голосом.

- Разумеется!.. - отвечала сестра, не глядя на него.

- Мне ведь вынут пулю? да?.. Но отчего ж так тяжело... горит внутри... везде горит... Дайте мне пить... пить... Скорее!

Сестра пошла за водой, а мальчик вдруг заплакал:

- Ах! Мне не жить. Я это чувствую... Боже, как тяжело!

Он вдруг весь вытянулся, отчаянно замахал рукой, хотел приподняться и в бессилии опустился на изголовье... Он тяжело, прерывисто дышал... глаза его стали мутнеть...

Пришла сестра, поднесла ему воды, но мальчик уже был мертв. Его тотчас же унесли.

Сосед продолжал стонать и жаловаться, что долго не осматривает доктор.

Наконец его понесли и положили на стол. Доктор стал возиться около него.

Венецкий смотрел на стол. Он увидал, как при свете блеснул какой-то нож и услыхал какие-то отрывистые стоны: "Ах, не надо... Нельзя так. Доктор... доктор, ради бога, не надо!" Затем все смолкло... Через несколько минут что-то скатилось на пол. Венецкий увидал окровавленную ногу и зажмурил глаза.

Пришли за ним. Ему стало страшно, когда его положили на стол и он увидал серьезное, вспотевшее лицо доктора. Руки его были все в крови. Он закурил папироску и отдыхал, пока с ноги Венецкого снимали перевязку.

Доктор наклонился, пощупал руками около раны, подавил вокруг нее, потом взял зонд и запустил в рану.

- Больно? - спросил он его добродушно.

- Больно.

- Ну, это не беда. Поздравляю вас... Вы ранены очень счастливо... без повреждения кости! - весело сказал он и, обратившись к сестре, проговорил:

- Сделайте ему перевязку. Его можно сегодня же везти в госпиталь. Недель через пять будете совсем здоровы! - обрадовал он Венецкого, махнув ему головой. - Следующего! - крикнул доктор.

Венецкого унесли, и место его на столе было тотчас же занято.

- По счастию, я не ошиблась, когда сказала вам, что ваша рана не опасна! - ласково улыбаясь добрыми глазами, говорила сестра, оканчивая перевязку. - Вас сегодня же увезут в госпиталь. Там вам будет хорошо...

Венецкий благодарил сестру за ее ласковые слова, и, когда она окончила перевязку, он взял ее руку и поднес к своим губам.

- Что вы? что вы? - прошептала, конфузясь, сестра. - Не за что!

- И за себя и за других! - промолвил Венецкий.

- Не надо ли вам чего?..

- Ничего не надо... Только бы отсюда скорей.

Его тотчас же унесли в другой дом, где было несколько раненых. На следующее утро он уже ехал с тремя офицерами к Дунаю. Его отправляли в з-ий госпиталь.

Глава двадцать пятая

В ГОСПИТАЛЕ

В госпитале он встретил своего приятеля Неручного. Неручный был там ординатором.

- И вас, Алексей Алексеевич, задели? - говорил Неручный, осматривая его рану. - Ну, батюшка, вы счастливец... На полдюйма дальше, - и быть бы вам без ноги!

- А вы как?

- Ничего себе... Работаю без устали... Работы нам много.

- А мрачные мысли... помните?

- Подите ж!.. До сих пор лезут в голову. Как за делом, - ничего, а чуть отдохнешь, - опять какая-то хандра... Ну, да об этом нечего толковать... Сейчас пошлем телеграмму к вашей матушке. Успокоительную телеграмму...

- Да... да... непременно.

- А больше никого не извещать?

- Кого же больше?.. - покраснел Венецкий. - Нет, не надо больше никого беспокоить...

Венецкому было хорошо в госпитале. Его поместили в хорошей, светлой комнате, где лежало десять офицеров, раненных относительно легко. Присмотр был хороший. Кормили недурно. Две сестры милосердия дежурили по очереди и были внимательны. Неручный часто просиживал у постели Венецкого свободные полчаса вечером...

Через три недели Венецкий уже мог подняться с постели и при помощи костыля ходить по комнате.

Война оставила в нем гнетущее впечатление. Он все еще находился под влиянием тех картин, которые он так недавно видел. То же впечатление замечал он и на других. Нередко завязывались разговоры между ранеными, и почти все они в один голос высказывали чувство отвращения к войне. Но он заметил еще нечто такое, что сперва даже удивило его. Он увидал, что многие из его товарищей по госпиталю, люди, которые едва ли прежде могли задумываться над чем-либо, стали сознательней относиться к окружающим явлениям, и дух критики являлся результатом такого отношения. Один другого возмутительнее рассказы передавались молодыми офицерами про те проделки насчет казны и солдат, которые не были ни для кого тайной. Про несправедливость в назначении наград тоже было немало толков, и Венецкий не раз улыбался, слушая, как горячился один армейский поручик, потерявший руку под Систовом, жалуясь, что ему дали Анну, тогда как его представили к Владимиру.