Корнелий Тацит - История

Избирая темой "Истории" гражданскую войну после гибели Нерона и правление Флавиев, Тацит считает нужным предупредить о мрачном колорите событий, которые будут развернуты перед читателем. Несколько иной, но столь же мрачный характер имеют "Анналы", в которых значительное место занимают картины террористического правления Тиберия и Нерона. Атмосфера развертывающейся трагедии разлита по обоим историческим произведениям Тацита и определяет их художественное задание. Они принадлежат к тому историографическому жанру, который, согласно определениям античных теоретиков, изображает "страшное", "поразительное", потрясающее.

Вместе с тем Тацит, как почти все античные историки, - моралист. "Я считаю главнейшей обязанностью анналов, - пишет он, - сохранить память о проявлениях добродетели и противопоставить бесчестным словам и делам устрашение позором в потомстве" (Анналы, III, 65). С другой стороны, автор "Агриколы", "Германии" и "Диалога" продолжает оставаться публицистом также и тогда, когда обращается к изображению прошлого. В истории его интересуют лишь "наиболее значительные деяния" (Анналы, XIII, 34), т.е. события политической и военной истории, то, что касается императора, сената, армии.

При такой направленности своих интересов автор "Истории" и "Анналов" вправе считать себя наследником республиканских историков, повествовавших о "деяниях римского народа". Но именно в этом заключается ограниченность, архаичность основных подходов Тацита. Во времена республики, когда важнейшие государственные дела решались в народном собрании города Рима, Рим был ведущим политическим центром. Уже при Августе он потерял это значение, уступив его Италии в целом. Политическое развитие I в. н.э. вело к тому, что Италия стала утрачивать эту роль, и со времени Адриана центр тяжести империи перемещается на восток. Этого процесса Тацит не замечает и продолжает рассматривать историю империи с чисто "римской" точки зрения.

Однако вместе с этой уже устаревшей перспективой Тацит усвоил от своих республиканских предшественников очень важное положительное качество стремление к самостоятельному осмыслению событий. Линия античной историографии, идущая от Фукидида через Полибия и Посидония к Саллюстию, нашла в лице Тацита своего последнего представителя. Историк хочет быть не только рассказчиком, повествующим о ходе событий, который "по большей части зависит от случая", а стремится проникнуть в "их смысл" (ratio) и "причины" (causae; История, I, 4). Отыскание "причин" и "начал" (initia) составляет постоянную заботу Тацита. Все это диктовалось единой задачей - осмыслить Римскую империю в ее возникновении и развитии и сделать отсюда политические выводы для настоящего.

* * *

Каковы же представления Тацита о движущих силах исторического процесса?

На этот вопрос исследователи давали самые разнообразные ответы, Пельман, написавший в начале нашего века специальную монографию о мировоззрении Тацита, нашел в его мыслях "хаос непроясненных и непродуманных мнений, мешанину из противоречий"11. Почвой, на которой возникло это суждение, является реторический характер повествования, где участие "богов", "рока" или "фортуны" в равной мере допустимо как украшение возвышенного стиля.

В гражданской религии античного государства веры не требовалось, а нужно было лишь строгое выполнение обрядов. Те, кто в теории отрицали существование богов или по крайней мере сомневался в нем, признавали государственную религию на практике, как гражданскую и патриотическую ценность, как средство спайки рабовладельческого коллектива. Тацит был по своим политическим установкам традиционалистом и к тому же членом той жреческой коллегии пятнадцати мужей, которая в случае тяжелых "знамений" обращалась к оракулу "Сивиллиных книг" ради умилостивления "гнева богов". В свое время римская анналистика началась с записей о подобных знамениях ("продигиях"), и последующие римские историки считали своей обязанностью продолжать эту традицию. Не отходит от нее, разумеется, и Тацит: "Повторять россказни и тешить читателей вымыслами несовместимо, я думаю, с достоинством труда, мной начатого, однако я не решаюсь не верить вещам, всем известным и сохранившимся в преданиях" (История, II, 50). Следуя за своими источниками, он часто повествует о "чудесах" и "знамениях", но около половины таких рассказов сопровождается скептическими замечаниями историка. В других случаях Тацит либо вовсе не выражает своего отношения к достоверности сообщения, либо высказывается очень осторожно и неопределенно. Лишь по отношению к императорам Веспасиану и Титу, которым Тацит был обязан началом своей сенатской карьеры, делается исключение, - принимается версия официальной флавианской историографии о "благоволении неба и приязни богов" к Веспасиану (История, IV, 81).