Тимоти Снайдер - Кровавые земли - Европа между Гитлером и Сталиным

Но даже когда Сталин представлял свою политику как неизбежную, он отходил (никогда того не признавая) от марксизма, который позволял руководителям дискутировать о будущем и претендовать на его знание. Поскольку марксизм был наукой истории, его естественной средой была экономика, а предметом ее исследования – социальный класс. Даже исходя из самых грубых ленинских интерпретаций марксизма, люди противились революции из-за своего классового происхождения. Но при сталинизме кое-что изменилось; обычные заботы государственной безопасности внедрились в марксистскую риторику и изменили ее до неузнаваемости. Обвиняемые на показательных процессах якобы предали Советский Союз иноземным державам. Согласно обвинениям, их борьба была классовой только в самом непрямом и ослабленном смысле: они якобы были пособниками государств, которые представляли собой империалистические государства, окружившие родину социализма.

Хотя «кулацкая операция» была, на первый взгляд, классовым террором, убийства были иногда направлены, как в Советской Украине, против «националистов». И здесь тоже сталинизм внедрял нечто новое. В ленинской версии марксизма разные национальности должны были принять советский проект по мере того, как их социальное продвижение совпадало с построением Советского государства. Поэтому крестьянский вопрос с самого начала был связан с национальным вопросом в позитивном смысле: люди, перешедшие из крестьянства в рабочий класс, духовенство или интеллигенцию, должны были обрести национальную сознательность как верные советские граждане. Теперь же, при Сталине, крестьянский вопрос был соединен с национальным вопросом в негативном смысле. Обретение украинским крестьянством украинской национальной сознательности представляло опасность. Другие, меньшие по численности национальные меньшинства были даже более опасными. Большинство жертв Приказа № 00447 по Советской Украине были украинцы, но среди жертв насчитывалось и непропорционально большое число поляков. Здесь связь между классом и национальностью была, возможно, выражена наиболее ярко. В одной из стенограмм офицеры НКВД говорили: «Если поляк – то всегда “кулак”» [166].

* * *

Нацистский террор 1936–1938 годов проходил приблизительно в том же ключе: обычно карали членов политически обозначенных социальных групп за то, кем они были, а не наказывали отдельных людей за то, что они совершили. Для нацистов самой важной категорией были «асоциалы» – группы людей, которые, как считалось (а иногда так оно и было в действительности), противились нацистскому мировоззрению. К ним относились гомосексуалы, бродяги, те, кого считали алкоголиками и наркоманами, а также те, кто не желал работать. К ним также относились Свидетели Иеговы, которые отвергали нацистское мировоззрение намного откровеннее, чем другие христиане Германии. Нацистское руководство считало таких людей хоть по расе и немцами, но немцами испорченными, а следовательно, их нужно было исправлять путем тюремного заключения и наказания. Подобно советскому НКВД, немецкая полиция в 1937-м и 1938 годах проводила организованные рейды в областях, пытаясь выполнить установленные квоты на поимку определенных слоев населения. Они тоже часто перевыполняли эти квоты в страстном стремлении доказать начальству свою преданность и приятно удивить его. Однако результат арестов был другим: почти всегда тюрьма и очень редко – расстрел [167].

Нацистские репрессии против неугодных социальных групп требовали создания сети немецких концентрационных лагерей. К лагерям Дахау и Лихтенберг (оба были созданы в 1933 году) добавились Заксенхаузен (1936), Бухенвальд (1937) и Флоссенберг (1938). По сравнению с ГУЛАГом, эти пять лагерей были достаточно скромными. Если в конце 1938 года количество советских граждан, содержащихся в советских концлагерях и на спецпоселениях, составляло более миллиона человек, то немецких граждан в немецких концлагерях было около двадцати тысяч. Если принять во внимание разницу в численности населения, советская система концлагерей того времени была примерно в двадцать пять раз больше немецкой [168].

Советский террор на этот момент был не только гораздо более масштабным, он был несравнимо более смертельным. Ничто в гитлеровской Германии даже отдаленно не напоминало расстрел почти четырехсот тысяч человек за восемнадцать месяцев, как это произошло по Приказу № 00447 в Советском Союзе. В течение 1937-м и 1938 годов в нацистской Германии к смерти были приговорены 267 человек, а в Советском Союзе только за время «кулацкой операции» – 378 236. Опять же, учитывая разницу в численности населения, шанс, что советский гражданин будет расстрелян во время «кулацкой операции», был примерно в семьсот раз выше, чем шанс немецкого гражданина быть приговоренным к смерти в нацистской Германии за любое преступление [169].