Александра Толстая - Жизнь с отцом

Двадцатого октября приехал Михаил Петрович Новиков*. Он произвел на отца прекрасное впечатление.

— Какой умница, какой умница! — повторял отец.

Когда я пришла к нему за письмами в залу, он, весело и немного лукаво улыбаясь, повел меня в кабинет, а оттуда в спальню.

— Идем, идем, я тебе большой секрет скажу! Большой секрет!

Я шла за ним и, глядя на него, мне делалось легче.

— Так вот что я придумал. Я немножко рассказал Новикову о нашем положении и о том, как мне тяжело здесь. Я уеду к нему. Там меня уже не найдут. А знаешь, Новиков мне рассказал, как у его брата жена была алкоголичка, так вот если она уж очень начнет безобразничать, брат походит ее по спине, она и лучше. Помогает. — И отец добродушно засмеялся. — Вот поди ж ты, какие на свете бывают противоречия!

Я тоже расхохоталась и рассказала отцу, как один раз кучер Иван вез Ольгу, а она спросила его, что делается в Ясной. Он ответил, что плохо, а потом обернулся к ней и сказал:

— А что, ваше сиятельство, извините, если я вам скажу. У нас по-деревенски, если баба задурит, муж ее вожжами! Шелковая сделается!

Отец стал еще больше смеяться.

— Да, да, вот поди ж ты, какие бывают…

— Да, по-моему, это не противоречия, — перебила я его, только у них вожжи веревочные, а у нас должны быть нравственные.

— Да, да, я, должно быть, все-таки уеду, — еще раз повторил отец.

Двадцать четвертого отец написал письмо Михаилу Петровичу:

"Михаил Петрович, в связи с тем, что я говорил вам перед вашим уходом, обращаюсь к вам еще со следующей просьбой: если бы действительно случилось то, чтобы я приехал к вам, то не могли бы вы найти мне у вас в деревне хотя бы самую маленькую, но отдельную и теплую хату, так что вас с семьей я стеснял бы самое короткое время. Еще сообщаю вам то, что если бы мне пришлось телеграфировать вам, то я телеграфировал бы вам не от своего имени, а от Т. Николаева*.

Буду ждать вашего ответа, дружески жму руку. Лев Толстой.

Имейте в виду, что все это должно быть известно только вам одним".

25 октября, когда я вошла к отцу, он сидел в кресле, ничего не делая. Странно было видеть его без пера и бумаги, без книги, и даже без пасьянса.

— Я сижу и мечтаю, — сказал он мне, — мечтаю о том, как я уйду. Ты ведь непременно захочешь идти со мной?

— Да. Но я не хотела бы тебя стеснять. Может быть, первое время, чтобы не стеснять тебя, мне не надо уезжать с тобой, но вообще жить врозь от тебя…

— Да, да, но я все думаю, что ты для этого недостаточно здорова, кашель, насморки начнутся…

— Нет, нет, это ничего, — с живостью воскликнула я, — мне будет гораздо лучше в простой обстановке.

Мне было так странно, что он говорил обо мне.

— Если так, мне самое приятное, самое естественное иметь тебя около себя, как помощницу. Я думаю сделать так. Взять билет до Москвы. Кого-нибудь послать с вещами в Лаптево** и самому там слезть. А если там найдут, еще куда-нибудь поеду. Ну да это наверное все мечты! Я буду мучиться, если брошу ее, меня будет мучить ее состояние. А с другой стороны, так делается тяжела эта обстановка, с каждым днем все тяжелее и тяжелее. Я признаюсь тебе, жду только какого-нибудь повода, чтобы уйти.

26-го приехал Сережа. Отец был так рад его приезду, а Сережа, точно чувствуя всю глубину страданий отца, был с ним особенно нежен и ласков.

В этот же день получили телеграмму о приезде Андрея.

— Помоги, Господи, помоги, Господи! — шептал отец.

Я тоже, после последнего посещения Андрея, боялась его.

Но Андрей встретил меня словами:

— Ну, как примет меня моя сестра?

— Сестра всегда одинаково принимает своих братьев, — ответила я. — Все зависит от самих братьев.

Я обрадовалась его словам. Какой он ни есть, а все-таки почувствовал, как безобразно было его поведение в последний приезд, и хотел загладить.

Андрей был действительно в прекрасном настроении и даже уговаривал мою мать помириться с Чертковым.

Когда отец проснулся после обеда, я поспешила ему сказать, что Андрей, по-видимому, раскаивается в своем поведении и что он в хорошем, миролюбивом настроении.

— Слава Богу, слава Богу, — прошептал отец.

А за обедом он расспрашивал Андрея про его службу в Крестьянском банке, и говорили они спокойно, без раздражения, как это редко бывало между отцом и сыновьями.

28 октября, когда я вошла к отцу за работой он дал мне письмо.

— Вот возьми, — сказал он, — прочти и, пожалуй, перепиши, если разберешь. Это письмо мам? которое я оставлю ей, если уйду. А я все больше и больше думаю об этом. Уж очень тяжело. Вчера ночью пришла, спрашивает меня, что пишет Чертков. Я ответил, что письмо деловое, что секретов в нем нет, но что я принципиально не хочу ей давать читать. Пошли упреки. Тяжела эта постоянная подозрительность, заглядывание из дверей, перерывание бумаг, подслушивание, тяжело. А тут уходят послед-ние дни, часы жизни, которые надо бы употребить на другое.