Александра Толстая - Жизнь с отцом

— Вот и я тоже поскользнулась и упала, — сказала мать.

Ее взяли под руки и повели.

— Саша! — воскликнула она. — Сейчас же телеграфируй отцу, что я топилась!

Я ничего не ответила матери. От быстрого бега, холодной воды, пережитых волнений дух захватило, сердце в груди бешено колотилось и я с трудом передвигала ноги.

Придя домой, я переоделась и снова пошла наверх. Я ходила по комнатам, волнуясь и не зная, что делать. И вот вижу в окно, что мать в одном халате бежит по аллее к пруду. Я крикнула Булгакову и Ване, которые снова побежали за ней и силой привели ее домой. Так продолжалось весь этот, казавшийся мне бесконечным, кошмарный день. Мать не переставая плакала, била себя в грудь то тяжелым пресс-папье, то молотком, колола себя ножами, ножницами, булавками. Когда я отнимала у нее все эти предметы, она хотела выброситься в окно, в колодец.

Я решила следить за ней и днем и ночью, пока не приедут остальные члены семьи, которым я тотчас же послала срочные телеграммы. Брат Андрей был в Крапивне* и мог быть в Ясной Поляне в тот же день. Кроме того я послала в Тулу за врачом по нервным болезням.

Несколько раз мать умоляла сказать ей, куда поехал отец, и видя, что ничего не добьется от меня, послала на станцию узнать, куда были взяты билеты. Узнав, что билеты были выданы на поезд № 9, она послала телеграмму на имя отца:

"Вернись немедленно. Саша".

Лакей Ваня, которому она вручила эту телеграмму, в смущении принес ее мне, не зная, исполнять ли ему приказание матери.

Я не задержала телеграммы, но одновременно с ней послала другую: "Не беспокойся, действительны только телеграммы, подписанные Александрой". Впоследствии я узнала, что обе эти телеграммы не были получены. Отец пересел на другой поезд.

К вечеру приехал Андрей. Через час после него — доктор из Тулы. Доктор сейчас же прошел к матери, долго говорил с ней, определил истерию, но не нашел никаких признаков умственного расстройства. Несмотря на это, он предупредил нас, что не исключает возможности самоубийства.

— Разве не бывает случаев, когда истерички, желая напугать окружающих, нечаянно лишают себя жизни, — сказал он и просил установить за матерью постоянный и тщательный надзор.

Ночью около матери дежурили "старушка Шмидт" и Булгаков. Я несколько раз вставала узнать, что делается. Мать ходила всю ночь из комнаты в комнату то громко рыдая, то успокаиваясь. Она уже не делала попыток к самоубийству.

— Я его найду, я убегу. Как вы меня устережете? Выпрыгну в окно, пойду на станцию. Что вы со мной сделаете? Ах, только бы узнать, где он! Уж тогда-то я его не выпущу, день и ночь буду караулить, спать буду у его двери…

28 октября вечером мною была получена телеграмма, посланная на имя Черткова: "Ночуем Оптиной завтра Шамордино. Адрес Подборки. Здоров. Николаев".

На другой день состояние матери не улучшилось. Иногда она истерически рыдала, восклицая:

— Левочка, Левочка! Что ты со мной наделал! Вернись, Левочка, дорогой мой!

Порой она начинала упрекать отца, сердилась на него, и почему-то в такие минуты мне казалось, что она ничего с собой не сделает.

Приехали Таня и все братья, за исключением Льва, который был за границей. Вечером они собрались у меня в комнате и стали обсуждать, что им делать. Все, за исключением старшего брата Сергея, считали, что отцу надо вернуться. Илья резко говорил, что отец, всю жизнь проповедующий христианство, в данном случае совершил злой, нехристианский поступок — вместо того чтобы прощать мать и терпеть ее, он ушел. Остальные поддерживали его. И когда я возражала, Илья сердито кричал мне:

— Ты хочешь сказать, Саша, что то, что отец бросил больную мать, есть христианский поступок? Нет, ты живи с ней, терпи ее, будь с ней ласкова — это будет истинное христианство.

Илья делал ударение на слове "христианство".

— Я согласна с Ильей, — сказала Таня, — отец был бы последовательнее, если бы остался с матерью.

— Но что же нам теперь делать? — спросил Миша. — Ведь мам? нельзя оставить одну!

— Да, — сказал Андрей. — Но я не могу здесь торчать, у меня служба.

— И у меня служба! — сказал Илья.

— А у меня Танечка и Михаил Сергеевич, — сказала Таня, — а ведь ты, Саша, вероятно, уедешь к отцу?

— Да. Я считаю свой долг по отношению к матери исполненным, — сказала я.

И я стала говорить о том, что много, много раз за эти пять месяцев сплошного страдания умоляла их помочь, разлучить, хотя бы на время, родителей, поместить мать в санаторию, и каждый раз они спешили уехать, кто к своей семье, кто к службе. Теперь отец ушел, и вот, вместо того чтобы радоваться, что он наконец освободился от страданий, они упрекают его и думают только о том, как сделать, чтобы он вернулся и снова принял на себя ярмо.