Сергей Ачильдиев - Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

Хвала — это хрестоматийные 49 строк из вступления к поэме, начинающиеся словами «Люблю тебя, Петра творенье…». А дерзновенность — не только в «воле роковой», но и в эпитетах, которыми аттестует автор Петра: дважды он называет его «кумир на бронзовом коне», затем — «державец полумира» и, наконец, — «горделивый истукан» [32. Т. 4. С. 389, 394, 395]. Заглянем в словарь Владимира Даля. Кумир — «изображение, изваяние языческого божества; идол, истукан или болван». Истукан — одно из значений этого слова примерно то же: «болван; идол, кумир, языческий божок…». Державец — «правитель, местный начальник. Жил-был татарский державец (сказка), владетель, хан, султан», то есть нечто уничижительное в сравнении с тем, что значит «державный — верховновластный, владетельный; или сильный, могущественный, властный, власть держащий».

Получается странная вещь: город, творение Петра, — автор «Медного всадника» любит, а вот самого творца, мягко говоря, — не очень.

Параллельные заметки . Александр Сергеевич был фактически самиздатчиком. Как подсчитал исследователь творчества поэта Юрий Дружников, «если суммировать произведения Пушкина по названиям, то окажется, что он за свою недолгую жизнь написал 934 произведения. При жизни из этого числа увидело свет 247 работ, или 26 процентоване было напечатано при жизни Пушкина 77 процентов написанных им стихотворений, 84 процента поэм, 82 процента сказок, 75 процентов пьес, 76 процентов романов и повестей в прозе. Наконец, у него, исторического писателя, не было опубликовано при жизни 98 процентов исторических исследований…» [20. С. 249–250].

««…Три четверти всего написанного великим русским поэтом публиковалось постепенно, в течение ста пятидесяти лет после его смерти» [20. С. 250]: сперва — под опекой царя и его корпуса жандармов, а уже в ХХ веке — не без участия советской цензуры, которая тоже лучше поэта знала, что и как надо писать. Вот всего один пример: в академическом десятитомнике, не раз переиздававшемся, в строках ««Зависеть от властей, зависеть от народа / Равно мне тягостно…» слово ««властей» из белового варианта ничтоже сумняшеся было заменено на черновой — «царя». Очевидно, чтобы не вызывать у читателя опасных ассоциаций.

Поэма «Медный всадник», как и многие другие произведения Пушкина, по цензурным соображениям тоже была опубликована только после гибели автора. В результате многие тексты вплоть до начала ХХ века оставались не выверенными. Видимо, именно поэтому Дмитрий Мережковский, цитируя Александра Сергеевича вновь — как это было у многих авторов с конём, поднятым на дыбы, — допустил неточность: у Пушкина не « над морем», а « под морем город основался…» [32. Т. 4. С. 395], что звучит ещё более революционно.

Наследники поэта избавились от его странностей в восприятии Петра и Петербурга, как сказали бы теперь, по умолчанию. Северного демиурга они, не сговариваясь, стали игнорировать (его образ, причём ещё более отталкивающий и страшный, по-настоящему крупно, объёмно появился лишь в романе того же Д. Мережковского «Антихрист», и произошло это уже в начале следующего, ХХ века), а добрые слова о невской столице позабыли напрочь. Судя по всему, русская литературная классика XIX века считала, что всё хорошее об этом городе за неё уже сказал обожествляемый основоположник, и этого вполне достаточно. Одно за другим стали появляться произведения петербургской литературы, антипетербургскую направленность которых нетрудно понять сразу, по одному только названию: «Записки сумасшедшего», «Бедные люди», «Униженные и оскорблённые», «Бесы», «Петербургские трущобы»…

Под обложками было то же самое. Вот общий взгляд на город. Николай Гоголь, «Невский проспект»: Петербург находится «…в земле снегов…где всё мокро, гладко, ровно, бледно, серо, туманно» [16. Т. 3. С. 14]. Владимир Соллогуб, «Тарантас»: «Весь Петербург кажется огромным департаментом, и даже строения его глядят министрами, директорами, столоначальниками, с форменными стенами, с вицмундирными окнами.

Кажется, что самые петербургские улицы разделяются, по табели о рангах, на благородные, высокоблагородные и превосходительные…» [36. С. 172]. Иван Гончаро в, «Обыкновенная история»: «…однообразные каменные громады, которые, как колоссальные гробницы, сплошною массою тянутся одна за другою. улица кончилась, её преграждает опять то же, а там новый порядок таких же домов. Заглянешь направо, налево — всюду обступили вас, как рать исполинов, дома, дома и дома, камень и камень, всё одно да одно. нет простора и выхода взгляду: заперты со всех сторон, — кажется, и мысли и чувства людские тоже заперты» [18. С. 36].