Сергей Ачильдиев - Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

Со временем эта черта стала характерной для петербургских квалифицированных рабочих и других социальных слоёв. Известный в 1930-х годах на всю страну скороходовский стахановец-обувщик Николай Сметанин, которого я застал уже стариком, рассказывал мне, в ту пору начинающему журналисту:

— У нас за Московской заставой мальчишки сызмальства приучались почитать рабочее мастерство. Вот до революции был у нас на «Электросиле» один токарь. Его уважала вся застава! Идёт по улице, и всякий встречный снимает перед ним кепку: «Здравствуйте, Иван Павлович!». Возрастом он был ещё молодой, а все, даже те, кто старше, к нему по имени-отчеству. Потому что токарь мастерский, прямо-таки Лев Толстой токарного дела…

Это была рабочая аристократия. Работодатель, ценя квалификацию и трудолюбие, платил им, как правило, сносно, поэтому они снимали просторные комнаты, а женатые — отдельные квартиры или даже небольшие деревянные дома, старались одеваться, как петербургские франты, хотя, конечно, и в более дешёвых магазинах, читали книги и требовали к себе уважительного отношения со стороны заводского начальства [21. С. 261; 24. С. 29]. Даже в 1943 году во время своей командировки в осаждённый Ленинград английский журналист Александр Верт, беседуя с директором Кировского завода Николаем Пузырёвым, отметил, «с каким уважением он относится к великой традиции рабочего мастерства» [9. С. 121–122].

И это несмотря на то, что сразу после Октября 1917-го большевики взялись уничтожать старое российское общество слой за слоем, в том числе старую рабочую аристократию. В рассказах о репрессиях ленинско-сталинской поры много говорилось и писалось о жертвах среди офицеров, священнослужителей, дворян, зажиточных крестьян, купцов, интеллигентов, краеведов, сектантов… Но почти никогда не упоминалось о квалифицированных рабочих — образованных, живших до революции вполне благополучно, знавших, что такое человеческое достоинство. Эти люди являлись даже большими врагами коммунистов, чем кто бы то ни было иной: уж они-то могли на собственном жизненном опыте засвидетельствовать, что с приходом советской власти, и в особенности с началом пятилеток, качество жизни рабочего класса, во имя которого, как утверждали большевики, якобы и делалась революция, не повысилось, а наоборот, резко упало.

Однако в середине 1970-х, когда я брал интервью у Сметанина, отношение ленинградских рабочих к мастерству уже коренным образом изменилось. Советская пропаганда на все лады воспевала «ударников труда», тех самых талантливых мастеров, но, чем сильней это делалось, тем сильней сказывался обратный эффект. Мало того что при встрече с рабочими высшей квалификации никто уже не снимал шапку, их в трудовых коллективах не любили, а подчас даже ненавидели. Иногда — тихо, а иногда — и в открытую. Причин для этого хватало. Исходя из показателей лучших, всем остальным повышали нормы выработки, а далеко не каждый мог да и хотел изо дня в день вкалывать до седьмого пота. К тому же передовиков прикармливали — путёвками в дома отдыха, санатории и даже за границу, возможностью время от времени покупать дефицитные товары, внеочередным предоставлением отдельной квартиры… Ну, а уж лучших из лучших продвигали наверх — по партийной, профсоюзной или депутатской линии, — туда, где существовала недоступная остальным номенклатурная кормушка.

Расслоение рабочего класса началось с конца 1920-х годов. Уже тогда стахановцев в заводских столовых кормили отдельно, особо калорийным обедом. Это была осознанная и целенаправленная государственная политика, направленная на структурирование рабочего класса. У его подножия находилась низкоквалифицированная масса, необходимая советскому производству, которое во все годы было плохо вооружено современными средствами механизации и автоматизации и потому было вынуждено широко использовать ручной труд. А на вершине — рабочая аристократия. Так создавалась иллюзия, как теперь сказали бы, социальных лифтов.

Однако там, где советская пропаганда отсутствовала, старая петербургская традиция уважения к профессионализму всегда сохранялась среди коллег в полной мере. Это проявлялось, прежде всего, в сферах художественного, конструкторского и научного творчества, где существовала реальная конкуренция.

16 апреля 1702 года, почти за год до основания Санкт-Петербурга, Пётр I выпустил «Манифест о вызове иностранцев в Россию». Царь гарантировал приезжим судопроизводство в соответствии с принципами римского права, полную свободу вероисповедания (причём при заключении брака с православными разрешал не переменять веру) и открывал возможность поступать не только на военную, но и на гражданскую государственную службу. При этом каждому зарубежному специалисту петровский «Манифест» предъявлял непременное требование: «Вящее обучение народа… дабы наши подданные коль долее, тем вяще ко всему обществу и обходительству со всеми иными христианскими и во нравах обученными народами удобны сочинены быть могли» [1. Т. 2. С. 45]. Иными словами, царь обязывал приезжих обучать русских не только своей профессии, но также европейским обычаям и правилам поведения.