Параллельные заметки . На самом деле ненависть большевиков к интеллигенции и её неприятие большевизма возникли одновременно. Февраль интеллигенция встретила с восторгом — как сбывшуюся вековую мечту о демократической революции, а вот Октябрь был воспринят сначала как наглая попытка украсть с таким трудом достигнутое счастье, потом — как полная катастрофа всех стремлений, борьбы, страданий и жертв нескольких поколений. И главное, «простой народ», во имя которого интеллигенция, с первых декабристских тайных обществ, боролась за свободу, этот народ выбрал волю — когда можно безнаказанно бесчинствовать в пьяном угаре, грабя, убивая, издеваясь над всеми, кто ещё вчера жил богаче и сытнее, в том числе над своими заступниками-интеллигентами.
Впрочем, даже рабочие, заботами Зиновьева угодившие в привилегированную категорию, не могли прожить на 200-граммовую пайку, потому что многие были семейными да к тому же очень скоро ничего, кроме хлеба, уже не выдавалось. Пролетариату пришлось выкручиваться, кто как сумеет. Так, завод Гейслера, по требованию рабочих, почти полностью забросил производство телефонных и телеграфных аппаратов и взялся мастерить зажигалки на продажу. Но на большинстве других предприятий пошли более простым путём: развернулось невиданное прежде воровство — из цехов несли всё, что можно сбыть на толкучке (с тех пор и до самого крушения коммунистического режима кражи с производства почти всегда были настолько массовыми, что превратились в одну из характерных черт советского социализма; эвфемизм «несуны» распространился даже в официальной советской печати).
Государственные служащие такими возможностями не располагали, а потому ради краюшки горького, вязкого хлеба, который к тому же крошился, потому что в него добавляли солому, в конце концов были вынуждены забыть о саботаже новой власти и вновь выйти на работу.
Наиболее расторопные среди интеллигентов принялись в обилии читать лекции и проводить разные занятия с красноармейцами, моряками, милиционерами и так далее, вплоть до повитух, потому что за каждую такую службу давали отдельный паёк. Художник Юрий Анненков вспоминал, как получал «самый щедрый паёк “матери, кормящей грудью”, за то, что в Родильном центре “Капли молока имени Розы Люксембург” читал акушеркам лекции по истории скульптуры» [5. Т. 1. С. 83].
Все остальные — как отмечает историк Елена Игнатова, примерно 100 тысяч человек — были обречены на медленную и мучительную гибель: «нетрудовым элементам» полагалась всего лишь крохотная хлебная краюха в 1/16 фунта, то есть 25 граммов [19. С. 411]. «С четверга ничего не получали, не только хлеба, но и крупы… Ничего не дают», — записывал 4 августа 1918 года в дневниковой летописи тех страшных дней Георгий Князев [22. С. 77]. А вот как вспоминал о том же времени поэт Василий Князев: «В 3-м этаже живёт небольшая семья интеллигентов: бабушка, гимназистка-внучка и близнецы — мальчики-гимназисты. Я видел их во дворе: тихие, бледные до прозрачности, сидят и читают, обнявшись, одну книгу. Потом один мальчик исчез… Потом и другой. Потом исчезла бабушка — перестала утром ходить на набережную за щепками. Потом не стало видно и её хроменькой, тихой, русоволосой внучки. Эти люди — вымерли, медленно умирали на глазах всего дома. То, что они погибли от голода, обнаружилось при взломе дверей их квартиры» [19. С. 411]. И ещё одно воспоминание — первого в России профессора социологии Питирима Сорокина: люди «умирают от тифа, гриппа, воспаления лёгких, холеры, истощения и от всех десяти казней египетских. Друга, которого сегодня видел живым, завтра найдёшь мёртвым. Собрания профессорско-преподавательского состава <���Петроградского университета> теперь не многим отличаются от поминок по нашим коллегам» [38. С. 131]. Это не было преувеличением. За годы большевистской блокады только в научном мире Петрограда преждевременно ушли из жизни историки академики М. Дьяконов и А. Лаппо-Данилевский, филолог академик А. Шахматов, экономист М. Туган-Барановский, лингвист и этнограф академик В. Радлов, профессор геологии А. Иностранцев, главный хранитель Эрмитажа Э. Ленц, известный пушкиновед П. Морозов. Всего же «в 1919 году в Петрограде умерло 65347 человек. На тысячу жителей это составило 72,6 человека. В 1918 г. этот показатель равнялся 64150 и 43,7, а в 1920 — 37479 и 50,6» [23. С. 227].
Большевики утверждали, что за продовольственный, топливный и промтоварный кризис в Петрограде всю вину должны нести царское и Временное правительства, буржуазия, сельские кулаки, белогвардейцы, интервенты. Но это была пустая демагогия. В действительности вымирание северной столицы организовала сама новая власть. Массовый голод она считала своим союзником. Интеллигенция, небогатая буржуазия вымирали в первую очередь, потому что были наименее приспособлены к бытовым трудностям. К тому же хронически голодный человек становится апатичным, равнодушным и готов за хлебную корку продать душу дьяволу.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу