Сергей Ачильдиев - Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

Параллельные заметки . Зимой жизнь теплилась главным образом вокруг печки. Но не той, которая стояла в каждой комнате и была отделана изразцовыми плитками или, на худой конец, гофрированной жестью, а вокруг самодельной крохотной печурки. Очаг, неумело сложенный из кирпичей, именовался «буржуйкой», небольшой ящик из чугуна — ««пролетаркой». ««Пролетарки» встречались много чаще, но, видимо, в советских условиях их название не отличалось, как сказали бы сейчас, политкорректностью, и поэтому именно чугунные печки в итоге навсегда остались «буржуйками», а слово «пролетарка» вышло из обращения.

Ещё недавно процветающий город, в котором жизнь бурлила днём и ночью, теперь превратился в царство ужаса, горя и нищеты. Уже после Гражданской войны Константин Вагинов вспоминал: «Страшен Петербург для Петербуржца. В 1918, 1919, 1920 годах он прикинулся мёртвым, жалким, беспомощным, повисшим на тонкой верёвке над пропастью…» [11. С. 452]. В представлении Виктора Шкловского, вернувшегося в 1918 году из Персии в Петроград, этот город напоминал человека, «у которого взрывом вырвало внутренности, а он ещё разговаривает» [43. С. 143]. Осип Мандельштам в том самом 1918-м сказал жёстче и проще: «…Петрополь, город твой, / Твой брат, Петрополь, умирает!» [28. Т. 1. С. 121], и через три года Николай Анциферов подтвердил: «Петрополь превращается в Некрополь» [32. С. 29].

Вспомним эсхатологические настроения, царившие в Петербурге в начале века. И вот предчувствия сбылись. Но реальность оказалась страшнее ожиданий, она оказалась настолько страшной, что величайший поэт той эпохи Александр Блок умер, по сути, от отчаяния [43. С. 241].

Статья Виктора Шкловского, отрывками из которой начинается эта глава, так и называлась: «Петербург в блокаде». На первый взгляд, странное заглавие — в течение всей Гражданской войны Петроград ни разу не был взят в кольцо какими-либо вражескими войсками. И всё же блокада действительно была. Её установили сами новые хозяева города — большевики.

Внешнее кольцо этой блокады составляли заградительные отряды, которые арестовывали всех крестьян, пытающихся привезти в Питер картофель, овощи, муку, хлеб, молоко для продажи или натурального обмена. Коммунисты объявили «мешочников» и «спекулянтов» вне закона, и облавы на них велись повсюду — на маленьких станциях, в вагонах, на вокзалах, городских рынках…

Не менее страшно было и внутреннее кольцо, в котором оказались петроградцы: постоянные обыски, реквизиции любых мало-мальски ценных вещей (вплоть до материи и кожи с мебельной обивки), незаконные аресты и, конечно же, голодомор. О том, как это делалось и, вообще, что творилось в ту пору в Петрограде, можно представить себе по сводкам о настроениях горожан, которые регулярно составляла Петроградская ЧК, используя перлюстрированные письма, конфискованные дневники и доносы осведомителей. Вот всего одна цитата из такого документа, характеризующая житейские реалии и психологическое состояние обитателей северной столицы: «Дорогая Наташа. Отнятые наши вещи коммунистами продаются. Продали зеркало за 10000 р. Делают из плюша с кресел сапоги. Где же, дорогая, та правда, что думали найти?..» [3. С. 778].

Уже в конце мая 1918 года Петросовет принял постановление о «классовом пайке». Отныне все жители города разделялись на четыре категории. Рабочим полагалось по 1/2 фунта хлеба в сутки, служащим — 1/4 фунта; «лицам не рабочим и не служащим, живущим своим трудом» — 1/8 фунта и, наконец, «нетрудовым элементам» — 1/16 (напомню: фунт — 409 граммов). В дальнейшем размер пайков, конечно, менялся. Иногда уменьшаясь: к примеру, в мае 1919 года норма рабочим была урезана до осьмушки, что вызвало массовые забастовки. Иногда увеличиваясь, но повышения эти всякий раз оказывались крайне незначительными.

Против кого был направлен «классовый паёк», горожане отлично знали. Большевистский наместник Григорий Зиновьев публично заявлял: «Мы постараемся направить костлявую руку голода против истинных врагов трудящихся и голодного народа. Мы даём рабочим селёдку и оставляем буржуазии селёдочный хвостик» [44. С. 122]. Он открыто насмехался: «Мы сделали это для того, чтобы они не забыли запаха хлеба» [44. С. 122]. На самом деле «истинные враги трудящихся и народа» — не только буржуазия, но также интеллигенция. Большевики с самого начала поставили знак равенства между интеллигентами и «буржуями», уравняв и тех и других в осьмушном пайке не только потому, что до Октября интеллигенты якобы «обслуживали правящий класс капиталистов». Новые правители страны рассматривали интеллигенцию как самого опасного врага и по-своему были совершенно правы, ведь её основная функция заключается в оппозиционности всякой власти, а кроме того, она — носитель тех понятий культуры, морали и нравственности, которые были несовместимы с принципами большевизма.