Сергей Ачильдиев - Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

Кто виновник той социальной и культурной катастрофы, которая произошла в Петрограде после Октябрьской революции?

«Петербург грязен, потому что очень устал… Он грязен… как слабый, слабый больной, который лежит и делает под себя.

Зимой замёрзли почти все уборные. Да, сперва замёрзла вода, нечем было мыться. Мы не мылись. Замёрзли клозеты. Как это случилось, расскажет история.

Мы все, весь почти Питер, носили воду наверх и нечистоты вниз, вниз и вверх носили мы вёдра каждый день. Как трудно жить без уборной. Город занавозился, по дворам, по подворотням, чуть ли не по крышам.

Мы. вошли в зиму без дров. Чем мы топили? Я сжёг свою мебель, скульптурный станок, книжные полки и книги, книги без числа и меры.

Один друг мой топил только книгами. Жена его сидела около железной дымной печурки и совала, совала в неё журнал за журналом. В других местах горели мебель, двери из чужих квартир.

Это был праздник всесожжения. Разбирали и жгли деревянные дома. Большие дома пожирали маленькие. В рядах улиц появились глубокие бреши…

У мужчин была почти полная импотенция, а у женщин исчезли месячные.

…Умирали просто и часто. Умрёт человек, его нужно хоронить. Стужа студит улицу. Берут санки, зовут знакомого или родственника, достают гроб, можно напрокат, тащат на кладбище. Видели и так: тащит мужчина, дети маленькие, маленькие подталкивают и плачут.» [5. Т. 1. С. 34–36].

О чём это? Ну, конечно, о блокаде. Только не о ленинградской, как почти наверняка подумал читатель, — о петроградской: эта статья Виктора Шкловского была написана в 1920 году, в разгар первого демоцида, обрушившегося на северную столицу в ХХ веке.

Тогда, всего за несколько лет, население города сократилось в три раза: перед Февральской революцией проживало 2,4 млн человек, к концу 1920 года — до 722 тыс. (по другим данным, 740 тыс.). Конечно, кому-то удалось выехать за границу, в Москву или в южные районы России, кто-то ушёл воевать (к белым или красным), кто-то (в первую очередь, рабочие) уехал в деревню. Но многие жители оставались в городе и медленно вымирали от голода, холода и чекистского произвола.

По вполне понятным причинам никаких статистических данных об умерших нет, даже приблизительных. Но сохранились свидетельства очевидцев. Вот, например, записи известного экономиста и статистика Станислава Струмилина: «…картофельная шелуха, кофейная гуща и тому подобные “деликатесы” переделываются в лепёшки и идут в пищу; рыба, например селёдки, вобла и т. п., перемалывается с головой и костями и вся целиком идёт в дело. Вообще ни гнилая картошка, ни порченое мясо, ни протухшая колбаса не выбрасываются. Всё идёт в пищу». Струмилин произвёл и научные подсчёты: «…при средней норме для работника физического труда в 3600 калорий в день, а при минимальной — 2700 калорий продукты, получаемые по продовольственным карточкам, давали накануне революции 1600 калорий, а к началу лета 1918 г. — до 740, то есть 26–27 % от минимальной нормы» [29. С. 66–67]. Характерные штрихи из дневника Зинаиды Гиппиус: «Рвут падаль на улице равно и одичавшие собаки, и вороньё, и люди» [17. Т. 1. С. 211], «На Николаевской улице вчера оказалась редкость: павшая лошадь. Люди, конечно, бросились к ней. Один из публики, наиболее энергичный, устроил очередь. И последним достались уже кишки только» [16. С. 284]. А вот свидетельство географа, статистика и музееведа Вениамина Семёнова-Тян-Шанского: в 1919–1921 годах «на улицах и во дворах Петрограда совершенно исчезли столь изобильные прежде голуби, которые были все поголовно съедены населением. Раз появились в изобилии грачи, свившие свои гнёзда на деревьях сада Академии художеств и других, но вскоре исчезли, вероятно, тоже в целях питания населения…» [36. С. 402].

Всюду в городе царили грязь, следы мародёрства и запустения. «Страшно видеть эти пустынные, поросшие зелёной травой улицы Петрограда, особенно облинялый пустынный Невский», — свидетельствовал 7 июля 1918 года в своём дневнике рядовой петроградский интеллигент, учёный-архивист Георгий Князев [22. С. 79]. Редкие прохожие напоминали призраков: опухшие от голода, немытые, одетые в рваньё — всё ценное конфисковано, а не то припрятано во избежание конфискаций, нападений грабителей или чекистов, которые выявляли ненавистных им буржуев прежде всего по внешнему виду. «Шла дама по Таврическому саду. На одной ноге туфля, на другой — лапоть», — записывала в июне 1919 года в свой дневник Зинаида Гиппиус [16. С. 240]. А ночью город вымирал полностью, только где-то в редких комнатах с окнами, занавешенными одеялами, словно в кладбищенских склепах, ютились люди.