Марк Медовник - Жидкости [оптимизированы иллюстрации]

Статичные образы, в частности картины и фотографии, позволяют нам заглянуть вглубь себя и оценить, насколько сильно мы изменились со временем. На протяжении жизни мы неоднократно сталкиваемся с шедеврами, например, Тициана, Ван Гога или Фриды Кало, которые физически остаются прежними, но с годами обретают в наших глазах иной смысл, поскольку мы сами становимся другими, наше восприятие меняется. А волшебные жидкие экраны в самолетах действуют наоборот; они динамичны и предлагают нам живое окно в иной мир. Позволяют убежать от себя. Пролетая над облаками на высоте 12 000 м в затемненном салоне, мы попадаем в фантастический мир. Какое-то недолгое время мы можем действовать как боги, глядя вниз на дела людские сквозь наши жидкие порталы. Мы наблюдаем за людьми, смеемся над их глупостями, качаем головами, видя их безумные поступки. При этом наши эмоции обостряются. Некоторые академические исследования позволяют предположить, что причина тому – сильнейший контраст между чувством близости и симпатии по отношению к героям фильма и жесткой реальностью полета сквозь пространство в трубе рядом с чужими людьми на высоте 12 000 м над землей. Мне это кажется безусловной истиной. Я плачу во время просмотра кино только в самолете; даже самый сентиментальный фильм вызывает слезы, и я готов громко хохотать над комедиями, которые на земле не вызвали бы у меня даже улыбки.

К тому времени, когда мой фильм закончился, Человек-паук, конечно, вышел из испытаний победителем, но в жидких кристаллах передо мной не осталось никаких следов просмотренных сцен. Они погасли; они были готовы принять на себя следующую сказку. Я почувствовал себя менее богоподобным. Я посмотрел на Сьюзен, которая спала, завернувшись в одеяло и приняв позу, казавшуюся удобной, хотя, как я знал по собственному опыту, таковой не была. Я почувствовал искушение приоткрыть шторку и вновь порадовать глаза видом солнечного голубого небосвода, но побоялся разбудить ее. Я попробовал понять, хочется ли мне спать хоть чуть-чуть, и решил попробовать подремать. Я снял ботинки, опустил спинку кресла и постарался забыть, насколько трудно мне обычно заснуть в самолете.

Я резко проснулся, когда Сьюзен грубо столкнула меня со своего плеча, где до того момента покоилась моя голова. Неловкость, которую я ощутил, усилилась, когда я заметил тонкую ниточку слюны, свисавшую из моего рта на ее рукав. Я резко махнул рукой, чтобы снять ее; при этом я не мог посмотреть Сьюзен в лицо и извиниться, а вместо этого притворился, что еще сплю. Я уронил голову по другую сторону от своего кресла и попытался втиснуть ее в промежуток между твердой полипропиленовой стенкой салона и акриловой обивкой сиденья. Поза оказалась неудобной, неловкой и даже немного болезненной, но я чувствовал, что заслуживаю такого наказания. Сна у меня теперь не было ни в одном глазу, но веки оставались плотно сжатыми. Как долго мне пришлось бы притворяться, прежде чем мы оба могли бы со спокойной совестью сделать вид, что забыли о происшедшем? Была ли эта ситуация самой неловкой из всех, в какие мне когда-либо доводилось попадать? Нет. Но она, безусловно, занимала место где-то в верхней части списка рядом со случаем, когда я обмочился в школе; когда меня вырвало фонтаном в плотно набитом ресторане при попытке добежать до туалета; когда я увидел, как дедушка чихнул прямо над тарелкой с супом, которую подавали мне. Я заново переживаю эти ужасные сцены из своей жизни достаточно регулярно; их напряженность, кажется, никогда не тускнеет. Почему, ну почему физиологические жидкости всегда эмоционально заряжены? Даже сама фраза «физиологические жидкости» рождает во мне неловкость. Многие наши правила приличия и традиции нацелены исключительно на то, чтобы сдерживать телесные выделения. Но ведь без них у нас возникли бы серьезные проблемы! Они необходимы для нашего физического благополучия даже тогда, когда еще находятся внутри нашего тела. Так почему же, покинув его, они внушают нам такое отвращение?

– Сэр, что вы предпочитаете, карри с курицей или пасту?

Начали подавать обед. Я крутанулся в своем кресле, делая вид, что только проснулся, и нарочито изображая заторможенность.

– А? Что, простите?

– Что вы предпочитаете, карри с курицей или пасту?

– Э-э, карри с курицей. Спасибо, – проговорил я торопливо, поворачивая небольшую ручку, удерживавшую на месте мой откидной столик.