Матвей Бронштейн - Солнечное вещество и другие повести, а также Жизнь и судьба Матвея Бронштейна и Лидии Чуковской [сборник]

Спустя десять лет в автобиографии он указал, что “теоретической физикой начал заниматься еще до поступления в университет, сперва в Киеве – под руководством П. С. Тартаковского”. По рекомендации Тартаковского он получил возможность заниматься в профессорском зале университетской библиотеки, где были прекрасные условия для работы: свой стол, на котором дожидались оставленные книги, и – немаловажное по тем временам обстоятельство – в зале этом всегда было тепло.

В кружке обсуждались и темы, относящиеся к классической физике (например, динамика бумеранга), и самые актуальные вопросы физики того времени. По-видимому, Тартаковский очень быстро обратил внимание на новичка: всего через несколько месяцев – в январе 1925 года – “Журнал Русского физико-химического общества” получил первую статью Бронштейна “Об одном следствии гипотезы световых квантов”. В том же году две его статьи опубликовал ведущий немецкий журнал Zeitschrift für Physik , в 1926 году – еще три статьи.

В 1927 году автор статьи “Физика на Украине в 10-ю годовщину Советской Украины” указал: “Из теоретических исследований можно еще отметить публикации М. Бронштейна (молодого киевского физика, позже переехавшего в РСФСР). Он рассматривал вопросы о непрерывном рентгеновском спектре, о квантовой теории эффекта Лауэ и о движении электронов около неподвижного центра поля” [44] Гольдман А. Г. Физика на Украине в 10 -ю годовщину Советской Украины // Bicник природознатства. 1927. № 5/6. С. 257–272. .

Молодой физик переехал в РСФСР, а точнее в Ленинград, в 1926 году, видимо, по совету Тартаковского. Теоретическая физика в Киеве была все же довольно провинциальной, и Матвею Бронштейну стало в ней тесно.

Постараюсь написать Вам все, что я помню о Матвее Петровиче. Я познакомилась с ним ранней весной, по-моему, 1927 года. Стояли лужи, чирикали воробьи, дул теплый ветер, и я, выходя из лаборатории где-то на Васильевском острове, повернулась к маленькому ростом юноше, в больших очках, с очень темными, очень аккуратно постриженными волосами, в теплой куртке, распахнутой, так как был очень неожиданно теплый день, и сказала: “Свежим ветром снова сердце пьяно…”

После чего он немедленно продекламировал все вступление к этой поэме Гумилёва [45] “Открытие Америки” Николая Гумилёва: “Свежим ветром снова сердце пьяно, / Тайный голос шепчет: ‘Все покинь!’ / Перед дверью над кустом бурьяна / Небосклон безоблачен и синь, / В каждой луже запах океана, / В каждом камне веянье пустынь … ” . Я радостно взвизгнула, и мы тут же, по дороге в университет, стали читать друг другу наши любимые стихи. И, к моему восхищению, Матвей Петрович прочитал мне почти всю “Синюю звезду” [46] Сборник Н. Гумилёва “К синей звезде” был издан в Берлине в 1923 году, спустя два года после его казни. Гумилёва, о которой я только слышала, но никогда ее не читала.

Придя в университет, я бросилась к Димусу и Джо – в восторге, что нашла такого замечательного человека. Все стихи знает наизусть и даже “Синюю звезду”! Вот как Матвей Петрович вошел в круг “Джаз-банда” [47] Женя Каннегисер была главным поэтом “Джаз-банда” – группы студентов-физиков в Ленинградском университете, центр которой составляли “три мушкетера” Лев Ландау (Дау), Георгий Гамов (Джонни, или Джо) и Дмитрий Иваненко (Димус). В 1927 году к этой группе присоединился Матвей Бронштейн. В 1931 году Женя Каннегисер вышла замуж за немецкого физика Рудольфа Пайерлса (друга Ландау). .

Письмо Евгении Николаевны Пайерлс (Жени Каннегисер) Г. Е. Горелику, 9 марта 1984 г. Из личного архива Г. Е. Горелика.

“Джаз-банд” выпускал Physikalische Dummheiten [рукописный журнал “Физические глупости”], которые читались на семинаре в университете, и вообще нахально развлекался по поводу наших учителей. Джо, Димус и Дау были гораздо дальше остальных как по способностям, так и по знанию физики и разъясняли нам все новые увлекательные открытия квантовой механики. Аббат (Матвей Петрович) довольно быстро догнал Дау и Джо, он был очень хороший математик.

Я помню его, смотрящего через очки, которые у него почти всегда сползали на кончик носа. Он был исключительно “цивилизован”. Не только в том смысле, что он все читал, почти обо всем думал, но для очень молодого еще человека он был необыкновенно деликатен по отношению к чувствам и ощущениям других людей, очень благожелателен, но вместе с тем непоколебим, когда дело шло о “безобразном поведении” его друзей.