Сергей Снегов - Прометей раскованный. Повесть об Игоре Курчатове

Неожиданность была не в том, что получены новые радиоактивные элементы. Ферми получил их, бомбардируя ядра нейтронами из химических смесей. Он применил для исследования боте-беккеровское излучение, считавшееся недостаточно эффективным. И оно в его руках сотворило чудо. Теоретик дерзнул экспериментировать, как экспериментаторы не осмеливались. И доказал, что смелость города берет!

Взволнованный Курчатов побежал с журналом к Алиханову.

— Сногсшибательно! — повторил Алиханов. — Такие сообщения нельзя читать из одного любопытства. Оно звучит как призыв к ответному действию. Ну, сейчас я приналягу на подготовку своего опыта! Давай, Игорь, давай и ты!

Иоффе вызвал к себе Курчатова. Директору Физтеха кажется, что группа по ядру организационно изжила себя. Она ставила своей задачей привлечь внимание к ядерным проблемам, может быть, попутно и поэкспериментировать в этой области. Последние открытия убеждают, что попутно с другими делами экспериментировать в ядре нельзя. Ядро надо бросать или сосредотачиваться в нем.

— Вы знаете, что я никого не принуждаю заниматься тем, к чему не лежит душа, — говорил Иоффе, проницательно глядя на Курчатова. — Вы, Игорь Васильевич, в физике твердого тела добились больших удач… Может быть, не стоит дальше соединять несоединимое? Завтра я хочу поставить перед руководителями лабораторий вопрос о более четком разграничении тематики исследований…

— Разрешите и мне ответить завтра на поставленный мне лично вопрос, Абрам Федорович.

Курчатов в этот день по делам уехал в Ленсовет. Он мог, освободившись, возвратиться в институт Он выдал срочное задание всем лаборантам Герману, Володе, Мише, Саше, — неплохо бы посмотреть, как они трудятся. Но он не захотел возвращаться. Они трудились в лаборатории, возможно уже не существующей, над темами, от которых он, возможно, завтра окончательно отречется.

Осуществится ли такая возможность? Хочет ли он ее осуществления? Этого он пока и себе не мог ответить. А ответить надо было!

Курчатов быстро шагал по набережной Мойки, вышел на Исаакиевскую площадь, обошел ее по Сенатской стороне, постоял у Невы, тем же энергичным шагом двинулся к Дворцовому мосту. Могло показаться, что он торопится. Он никуда не торопился. Он просто не мог идти медленно. Стремительность шла из души. Легко думалось лишь на быстром шаге, еще лучше, вероятно, размышлялось бы на бегу, только бежать по набережной неудобно. Тридцатилетний мужчина в зимнем пальто, сломя голову несущийся куда-то, — зрелище если и не для богов, то для милиционеров!

Итак, вопрос поставлен ребром: или — или! С одной стороны, область известная, освоенная, в ней завоеван авторитет, завоеванный авторитет будет укрепляться, углубляться, становиться значительней. Скоро доктор наук, в дальней перспективе — возможно, и академик, всеми признанный создатель новой отрасли знания. Разве не так? А с другой стороны, неведомый мир, почти марсианский пейзаж, а перед глазами — ушедшие вперед первопроходцы. Их догонять, а они торопятся, у них и опыта больше, и снаряжение лучше, да и талантом бог не обделил, о каждом — о Чадвике, о Жолио, о Ферми — будут книги писать историки науки! И с ними соревноваться? Благоразумно ли? Да, все так, но суть-то в марсиански загадочном пейзаже! Здесь все неожиданно, все ново, каждый шаг вперед — открытие. И какое! Дорога в глубины ядра трудна, но в конце ее, где-то за видимым горизонтом, — кладовая всей энергии материального мира! Вот она, перспектива: овладение внутриядерной энергией, переворот в человеческой технике, в человеческом образе жизни. Хитро поставил дилемму директор Физтеха, уж так хитро: личное или всеобщее, частное благополучие или жертва на пользу всечеловеческому делу?

Над городом проплывали темные тучи. Они опускались так низко, что пропала макушка Исаакия. Время было уже идти весне, начало апреля, но зима упрямо не сдавалась: морозов не стало, холода не отпускали. Курчатов еще не дошел до Зимнего, как повалил снег — крупный, влажный, налипающий на одежду. Снег покрывал гранит набережной, брусчатку мостовых. До снегопадов Нева казалась синевато-стальной, сейчас на нее рушились белые массы, она же выглядела черной. Противоположный берег стерся в пелене, не было видно ни одного здания на Васильевском острове. Редкие автомобили шипели шинами, лошади влажно докали копытами — особый, глуховатый звук, только влажный снег, еще не смерзшийся и не подтаявший, рождал его. Курчатов подумал, что палитра красок разработана и художники в своих картинах, и оптики в своих исследованиях досконально описали все оттенки цвета, а вот оттенков звука, палитры звуков нет, а как выразительна! Ведь можно закрыть глаза, и, не зная, что кругом, по одному мягкому и глухому удару копыт безошибочно определить: «Ага, снегопад, да какой обильный!»