Анатолий Ахутин - История принципов физического эксперимента от античности до XVII века

И прежде всего у Платона вообще отсутствует (как мы это и отмечали в первой главе нашей работы) обратное движение — от идеальной формы «эйдоса» к реальной вещи. Может быть, именно потому, что этот момент упускался в анализе творчества самого Галилея, концепция «платонизма» и получила широкое распространение.

Для Платона формирование чистого объекта, идеального образца есть не только формирование понятия объекта, но и по существу впервые открытие объекта самого по себе. Исходный чувственный и множественный мир утрачивает при этом вообще статус сущего, т. е. чего-то подлежащего теоретическому объяснению. Эксперимент так, как мы его описали в первой главе, призван к тому, чтобы сформировать из чувственного материала правильный (определенный числом-формой) предмет, по которому можно было бы «припомнить» «теорему» предмета, т. е. мысленно созерцаемую вид-идею, истинную форму предмета.

Галилей точно так же понимает, что предельно-изолирующая мысленно-экспериментальная ситуация имеет дело с идеализованными объектами (о которых идет речь в теории). Поскольку же определения физической идеализации имеют математический, характер (например, гладкость-плоскость), то в этом смысле математическое как бы внедряется в само сущностное нутро предмета 113 . Но в противоположность Платону, Галилей понимает также и номиналистическую условность этого мира физико-математических идеализации. Он понимает, что «сущностным» объектам можно приписать существование лишь постольку, поскольку они — геометро-кинематические схемы и идеализации — могут служить теоретическими идеями реальных предметов и существовать в качестве экспериментальных идей, преобразующих и как бы раскрывающих реальный предмет.

Сверх того,— и это самое важное — идея движения, идея, которая, как мы не раз замечали, и образует необходимый мостик между математическим миром идеализации и реальным физическим миром, у Галилея радикально отличается от идеи движения в античности. Позже мы увидим, какие следствия вытекают из этого для эксперимента.

В связи с тем, что галилеевская идеализация понимается как нечто, принципиально непредметное и абстрактное, но вместе с тем, как то, что имеет свою реальность в действительно существующих вещах, возникает мысль об «аристотелизме» самого Галилея, ибо такое отношение между математическим и реальным объектом характерно, как мы помним, для самого Аристотеля.

К этому выводу приходит в своей статье, посвященной методологии Галилея, Доминик Дюбарль. Рассмотрение мысленной схемы как программы-идеи реального эксперимента, как принципа идеализации реальных явлений ставит Галилея ближе к аристотелевской концепции, чем к платоновской " 114 . Галилей в этом смысле является тем, кто открыл истинное единство платоновского и аристотелевского методов, разумеется, радикально их переработав. Если за идеальным математическим объектом признается сущность, то момент существования остается за реальным, чувственным предметом, и эксперимент оказывается их реальным объединением — идеальной сущностью, обнаруживающейся в реальном критическом преобразовании реального же предмета.

Платоновская идея более не считается конечным результатом познания, а немедленно превращается в инструмент исследования реального аристотелевского предмета. Вместе с тем и сама «идея» как нечто сущее ввергается в процесс эксперимента и обнаруживает сущность более глубокого порядка.

Мысль о галилеевском методе, а, следовательно, и о методе всей новой физики, как о синтезе платонизма и аристотелизма оказалась довольно популярной. В 1970 г. автор статьи, критически рассматривающей концепцию платонизма Галилея, приходил к следующему выводу: «Без сомнения, аристотелевская и платоновская доктрины боролись друг с другом за власть в галилеевском мышлении, но он нашел, что ни одна из них не соответствует его собственным целям... Скорее именно синтез обоих подходов дал науке базис для создания нового мощного метода, который только в последующий век привел ее к внушительному интеллектуальному и социальному подъему» 115 .

Мы здесь не будем оспаривать саму манеру складывать новое явление из обломков и абстракций прошлых культурных феноменов с тем, чтобы таким образом установить историческую преемственность 116. Обратимся лучше к деятельности самого Галилея и проанализируем подробнее, какой же смысл имели для него математическая сущность физического процесса и ее предметно-экспериментальное существование.