Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 14

Вполне правильно «интерпретирует» действительность тот, кто признает за ней сплошную индивидуальную определенность. Но входит ли это признание в задачу естествознания, это другой вопрос, который нас здесь не интересует. Вполне правильно – и именно это здесь нас интересует – доводит до абсурда все уравнивающие определения морали тот, кто указывает на сплошь индивидуальную определенность действительности, из которой никогда не удастся вывести общеобязательных нравственных норм. Далее, вполне правильно интерпретирует жизнь в природе как чисто-естественную жизнь тот, кто признает, как факт природы, победу сильного над слабым. И тем не менее доводит до абсурда собственные свои положения, как это делает индивидуализм, тот, кто превращает этот факт природы в основу той или другой – если и не моральной, то даже аморальной – оценки, кто усматривает высшую ценность в силе, ради нее самой.

Хотя во всех других отношениях индивидуализм и стоит гораздо выше догматизма утилитаристов, сторонников этики успеха, тем не менее он и сам догматичен. Когда он делает основой своих оценок жизнь сильного, как был догматичен догматизм, провозгласивший принципом оценок жизнь, растворяющуюся в общем среднем уровне всеобщего блага. Хотя индивидуализм обнаруживает гораздо более глубокий взгляд на действительную жизнь, тем не менее для жизни ценностей у него нет критического принципа оценок. И это приводит к тому, что, будучи последовательным, он со своей точки зрения вовсе не в состоянии проявить логически de jure свое фактическое превосходство над догматизмом. Ибо для этого ему нужен сверхфактический критерий. И с этой победой сильного над слабым, с этим законом силы природа осталась и в том случае, если бы эти «слишком многие» «составили комплот» против одного-единственного и победили его. «Смерть более слабому!», это всегда можно было бы вычитать из природы. Но малые и слабые могли бы вычитать из природы и «смерть сильному», если бы сумма их сил оказалась бы больше сил одного сильного, и они могли бы даже вычитать из нее «жизнь еще более сильного», когда бы они в целом стали бы сильнее и властнее, чем один сильный и властный. Последний, как и раньше, превосходил бы в силе каждого из «слишком многих» в отдельности. Но поскольку дело вообще идет об «известном количестве силы», ради самой силы, которое осуществляется в природе, и великая масса сил слабых превосходит по своему количеству силы отдельного сильного, первая была бы права в отношении второй даже с точки зрения природы. С точки зрения самой природы индивидуализм не может справиться с «союзом» средних. Напротив того, если чисто-естественное должно стать ценным, он с этой точки зрения не может не признать значения «союза».

Но ведь именно он охотно жертвует всеми «слишком многими», ради одной великой личности; и таковая на самом деле может быть настолько ценной, что мы никогда не согласились бы пожертвовать ею ради большого числа «слишком многих», а всегда откажемся от них ради нее. В этом мы ни в малейшей степени не можем противоречить индивидуализму Но именно из понятия силы мы не может вывести такой оценки. Вполне правильной мысли индивидуализм пытался дать в такой же мере неправильное обоснование. Выводить ее из природы и из идеи силы ради самой силы значит нанести непоправимый удар правильной самой по себе идее.

Вместо того, чтобы догматически провозглашать силу масштабом ценности, следовало прежде всего критически задаться вопросом о ценности силы. Сила ради самой силы, как голая природа, оказалась бы тогда по ту сторону всяких оценок, как вся вообще природа И затем оказалось бы, что даже для того только, чтобы говорить о «слишком многих», нужна уже норма, стоящая выше природы. Одно только природное определение силы не дает на это никакого права, именно потому, что иначе «слишком многие» могли бы иметь силу на своей стороне. К природе с ее общим законом жизни сила многих относится в такой же мере, как и сила отдельной личности; дать оценку невозможно поэтому ни той, ни другой. Если что-либо имеет ценность только потому, что оно естественно-необходимо, то все действительное одинаково ценно; и одинаково ценны все действительные противоположности, ни одна из них не может претендовать на то, что она больше и лучше другой и эту другую может устранить и преодолеть; и тем не менее все на это претендуют, именно потому, что они составляют природу и, вследствие этого, ценны, как и потому, что нет нормы выше их, которая могла бы этой претензии противостать. Так всякая натуралистическая оценка сама себя разрушает, приводя к необходимому и неразрешимому противоречию 31. И это относится также к «аморальному индивидуализму». Усматривая только в естественно-необходимом начало, определяющее оценки, он сам лишен критерия ценности, который мог бы повести его дальше первоначального догматизма, им самим счастливо преодоленного. Как факты природы, оба воззрения одинаково естественно-необходимы и потому sub specie naturae равноценны. Но против этого вывода, с необходимостью из него вытекающего, индивидуализм по праву восстанет. Это право, однако, ему придется вывести не из голой природы, а откуда-нибудь иначе. Если же он восстает против вывода, он должен восстать против собственного своего принципа. А это значит он должен отказаться от самого себя.