Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 14

Итак, существование, значение должного есть непосредственная, т. е. ни откуда не выводимая и ни к чему более не сводимая, но для всякого вполне указуемая достоверность; всякая попытка свести ее к другой достоверности уже исходила бы из нее. Тем самым мы признали действительность должного, которому желательное подчинено; мы признали значение общего масштаба ценности на основании самого разума. Ибо это одно и то же, что разум. Теперь возникает следующий вопрос: что такое этот масштаб, что он означает, что гласит его общеобязательное определение. Ответить на этот вопрос не трудно, если принять в соображение существо масштаба, его общеобязательность.

Масштабом этим должна быть норма, чистая форма оценки, по которой оценивается фактическое воление, как материал для оценки, норма, на которую фактическое воление должно указывать для того, чтобы оценка вообще была возможна, ибо, как голый факт, в голой своей фактичности, без всякой стоящей над ним нормой, само оно стоит еще за пределами всякой оценки. Таким образом, для того, чтобы воление представляло собою ценность, оно должно соответствовать тому должному, и тогда оно общеобязательно. Так как, далее, согласие между должным и волением, как общее определение разума, может претендовать на признание ценным со стороны всех разумных существ, так как это требование всеобщего признания само собой уже разумеется в виду общеобязательности нашей нормы, то мы получаем следующее, более детальное определение: мое воление имеет ценность, есть воление должное, если оно таково, что я от всякого другого на моем месте могу требовать того же.

Но сейчас же возникает, по-видимому, другой вопрос: когда же мое воление таково, что я от всякого другого на моем месте могу требовать того же? Очевидно, что это еще не ответ, если я скажу: когда я хочу общеобязательной ценности. Ведь это был бы порочный круг. Ведь общеобязательность должна же иллюстрироваться именно возможностью требования равного определения воли, и мы не подвинулись бы ни на шаг вперед, так как всегда оставался бы еще вопрос, когда же я хочу общеобязательной ценности? Этот вопрос совершенно тождественен с другим: когда мое воление таково, что я от каждого другого на моем месте могу требовать того же.

Если, однако, немного поразмыслить, мы приходим к решению этого вопроса. Мы признали значение должного за непосредственно достоверное и потому ниоткуда невыводимое и ни к какому принципу, выше его стоящему, несводимое, т. е. абсолютное. И это бросает свет на наш вопрос: когда мое воление таково, что я от каждого другого на моем месте могу требовать того же? Очевидно, что это общее требование само может основываться только на абсолютности должного, т. е. оно должно основываться на том, чего я должен хотеть, ради самого должного, как абсолютной цели, выше которой цели нет, чтобы из нее могло быть выведено должное. Тогда мое воление общеобязательно, я осуществляю абсолютную цель, абсолютную ценность, ради нее самой. В ценности, ради самой ценности, этическая мысль находит свою основу. Реализация этой ценности есть задача этики, и имя этой задаче – обязанность. Она должна быть определяющим началом нравственного воления. Таким образом, если мы оценим это последнее с точки зрения его определяющего начала – как субъективного коррелята к объективной цели, которую мы только что определили, – то мы можем сказать: нравственно наше воление тогда, когда мы действуем «по обязанности», когда побудительным мотивом наших действий является сознание обязанности. В нем в каждом отдельном конкретном случае нам в качестве самой общей директивы поведения, самого общего масштаба для оценок дано одно: нравственные убеждения.

Отсюда следует, что содержание самого действия совершенно безразлично для его оценки, с точки зрения этой оценки оно абсолютно индифферентно; решающим фактором оценки является только воля, только воление, чистая форма воли, которая определяется одной только обязанностью. Это означает автономию воли, означает, что она определяется только одной обязанностью. И автономия вместе с тем есть высший принцип морали. Она выше всякого произвола в такой же мере, как и выше всякого принуждения – выше всякого произвола потому, что разумная воля подчиняется общеобязательному разумному определению обязанности, а выше всякого принуждения потому, что эта воля сама определяет себя к обязанности. В этом вместе с тем заключается нравственная свобода.