Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 14

Утилитаризм же видит во всей и всякой морали «отсутствие всякого эгоизма», «самоотречение» индивида в виду «всеобщего блага», одним словом, «утилитаристические фантазии». Эта мораль в действительности поколеблена до основания. Если бы вместе с ней была бы поколеблена сама сущность этики вообще, как это полагает представитель новой точки зрения, он мог бы по праву сказать: «всякая добродетель склоняется к глупости, всякая глупость – к добродетели». «Аморалист» был бы логически совершенно прав. Не было бы на деле никакой другой точки зрения, кроме той, которая стоит «по ту сторону добра и зла». И если бы на самом деле было достаточно правильной интерпретации природы, чтобы получить норму для оценки человека, и если бы такая, выведенная из интерпретации природы, норма действительно была возможна, то ничего другого не оставалось бы, как признать: «Я оцениваю человека по силе и многообразию его воли… Я оцениваю силу воли по тому, сколько человек умеет выдержать страданий, мучения и извлечь из них пользу для себя; я вовсе не ставлю в упрек бытию его злой характер, а, напротив, высказываю надежду, что оно станет еще злее и больнее, чем раньше».

Превращение всяких внешних препятствий в полезные для личности, таков был бы на самом деле единственный «идеал», такова была бы единственная «задача», которые мы могли бы вывести как интерпретацию природы и жизни, если бы – о чем мы здесь пока говорить не будем – какая бы то ни была интерпретация природы и жизни, интерпретация даже абсолютно правильная, могла бы дать нам идеал, поставить перед нами задачу, дать нам норму поведения. Природа, как таковая, совершенно не знает ни добра, ни зла, стоит «по ту сторону добра и зла»: она сама «аморалистична» и может научить только безграничному утверждению индивида, беспощадному антиморальному индивидуализму. Будет ли это идеалом, нормой, этого мы здесь решать еще не будем.

К такому неограниченному утверждению стремится и новая точка зрения, она сама есть этот беспощадный индивидуализм. «Свободный человек есть воин»… «Смерть слабому!», восклицает она. Подобно тому, как «хищные птицы со спокойной совестью пожирают слабых овечек», так сильный, «стоя по ту сторону добра и зла», должен «приносить в жертву» слабого собственной своей власти.

Таким представляется «возвращенный к природе» идеал сильного. Конечно, благородная воля весьма сильно смягчает эту чисто-естественную жестокость, и идеал силы получает совершенно неопределенное, неясное освещение. «Слепая уступка аффекту, безразлично, сострадательному или враждебному, является причиной величайшего зла. Величие характера заключается не в отсутствие таких аффектов – напротив: мы обладаем ими в величайшей степени, – но мы налагаем узду на них.. да и то без всякого наслаждения этим подавлением, а только потому…».

Не власть страстей, а «власть над страстями», и именно поэтому «не ослабление и вырождение». «Не пожелания, инстинкт, склонность составляют сущность воли»… «ибо, воля есть, собственно, то, что господствует над пожеланиями, указывает им путь и меру».

И наконец: «Решающим фактором, устанавливающим здесь оценки, является здесь не дело, а вера, если вернуться к старой религиозный формуле в новом и более глубоком толковании: какое-нибудь глубокое убеждение, которое имеет относительно себя благородная душа, нечто такое, чего не искать, ни найти, ни потерять, пожалуй, нельзя. – Благородная душа преисполнена благоговения перед самой собой». Здесь «воля к власти» в последнем счете, хотя, правда, и без логически достаточного основания превращена в власть индивида над самим собой; эта воля к власти не есть уже беспощадная сила, всераздавливающая и «приносящая в жертву», что стоит на ее пути. Ее «укрощает» «благородная душа», делающая решающим фактором не «дело» – куда должна же быть отнесена внешняя сила, победа над внешними препятствиями, – а «веру».

Вы можете думать об этой точке зрения все, что хотите, вы можете отворачиваться от «аморализма» как такового, даже независимо от тех жестоких насмешек, которыми он осыпает воззрения противников. Можно против нее возразить – что и возражали и что, действительно, неопровержимо, – что изложенные здесь идеи лишены «твердой опоры» и что набросанный здесь идеал при всей своей кажущейся ясности все же в основе своей неясен и смутен и даже полон противоречий. Мы к этому прибавим, что он и не может не быть противоречивым, потому что одна природа, как таковая, вовсе не может еще научить идеалу, потому что, если вы исходите из природы, а, следовательно, из инстинкта и перед ними преклоняетесь, то, будучи последовательными, вы не можете остановиться на победе над природой и укрощении инстинктов, что, наконец, абсолютный произвол и неограниченное утверждение индивида не может привести прямо к власти индивида над самим собой. Несмотря на все это, вы должны будете признать одно общее положение: здесь трагически раскрывается перед нами борьба мощной индивидуальности за внутреннюю свою свободу. Старания ее остались логически далекими от этой цели, но это – великая и благородная цель, и только как цель она требует благородной воли. Пусть только о немногих сторонниках этой точки зрения можно сказать, что им действительно знакома эта великая борьба; пусть о многих совершенно справедливо изречение: «его учение превращается в символ веры; его плохо понимают и компрометируют»; пусть произвол им улыбается, но власть над собой им чужда; пусть они только комичны, какой бы титанической они ни пытались изобразить свою пигмейскую личность». Во всяком случае тот, кто внушил эту точку зрения, обладал великой благородной волей, независимо от того, верна ли эта точка зрения или нет.