Array Коллектив авторов - Гуманисты эпохи Возрождения о формировании личности (XIV–XVII вв.)

Несомненно, итак, что упражнением тела, а также и ума можно достигнуть весьма многого, всего того, чего мы пожелаем, сообразуясь с разумной мерой. И конечно, упражнение способно не только вялого и немощного сделать бодрым и сильным, но даже более – безнравственного и порочного сделать добропорядочным и воздержанным, слабого духом сделать сильным, ненадежную память сделать весьма крепкой и цепкой. Не будет [в человеке] такого необычного и затверделого свойства, которое в считаные дни не исправили и целиком не искоренили бы великое усердие и старание. Пишут, что Стильпон [165], мегарский философ, от природы был склонен к пьянству и сластолюбию, но упражнениями в добродетели и науках он сумел победить свою натуру и стать как никто другой добронравным. Вергилий, сей наш божественный поэт, в молодости был женолюбив, и подобное сообщают обо многих других, кои имели поначалу в себе какой-нибудь порок, в последующем же исправлялись старательными упражнениями в достохвальных вещах. Метродор, древний философ, живший во времена Диогена-киника, добился путем упражнения и привычки того, что мог не только в точности пересказать слова, произнесенные сразу многими, но и воспроизвести тот же их строй и порядок [166]. Что мы скажем об Антипатре Сидонском, который, в результате долгих упражнений освоив гекзаметры и пентаметры, лирические, комические, трагические и иных типов стихи, имел обыкновение, рассуждая на любой предложенный предмет, слагать их и произносить непрерывно один за другим без малейшей подготовки загодя? Ему, долго упражнявшему свой ум в стихосложении, легко и доступно было то, что менее поднаторевшим знатокам (eruditi) [этого дела] нынче представляется трудным, даже если у них есть время для предварительного обдумывания. И если, упражняясь, можно овладеть вещами сложными, кто усомнится в великой силе, которая заключена в упражнении? Сие было хорошо известно пифагорейцам, которые упражнением укрепляли память, вспоминая ежевечерне все, что сделано за день [167]. И, пожалуй, то же самое было бы полезно детям – повторять каждый вечер выученное днем. Я помню, как часто наш отец, и не имея в том нужды, посылал нас с поручениями ко многим лицам только ради того, чтобы поупражнять нашу память, а также часто желал узнать наше мнение по многим поводам, стремясь оживить и развить в нас ум и способность суждения, и очень хвалил, дабы подогреть наше честолюбие к соревнованию, тех, кто отвечал лучше.

Итак, многими способами отцам можно, даже необходимо испытывать способности своих детей, все время внимательно наблюдать за всем их образом поведения и особенностями и тех, кто выкажет мужественность и благовоспитанность, выделять среди других и хвалить, тех же, кто обнаружит леность и похотливость, исправлять, задавая им столько упражнений, сколько потребуется. Говорят, что выполнять физические упражнения сразу после еды вредно. Подвигаться перед принятием пищи и немного поработать не вредно, но переутомляться не стоит. Упражнять добродетелью ум и душу в любое время, в любом месте и по любому поводу всегда заслуживает высшего одобрения. И пусть эта обязанность вызывает у отцов не досаду, но скорее радость. Ты отправляешься на охоту в лес, устаешь, обливаешься потом, ночь проводишь на ветру, в холоде, день – на солнце и в пыли, чтобы видеть, как идет преследование и поимка [зверя]. А разве меньше радости видеть, как два или более дарования соревнуются в стяжании добродетели? А разве меньше пользы в твоей в высшей степени похвальной и праведной заботе о том, чтобы наделить и украсить твоего ребенка добронравием и благовоспитанностью, нежели в том, чтобы, возвращаясь [с охоты] усталым и потным, принести какую-то дичь? Словом, пусть отцам доставляет удовольствие направлять детей по пути добродетели и славы, побуждать их к состязанию в добропорядочности и чествовать победителя; пусть они радуются, имея детей, усердствующих и алчущих заслужить почет и уважение.

Адовардо . Мне доставляет удовольствие, Лионардо, твое красноречие, и по душе каждая твоя мысль; и я очень одобряю сии упражнения, коими, признаю, исправляются пороки и укрепляются добродетели. Однако определенно, Лионардо, я либо не умею сказать, либо не в состоянии как следует объяснить то, что думаю. Беспокойства и труды отцовства не столь уж малы, не столь уж легки, не столь радостны и приятны, как, возможно, тебе кажется. И что я могу? Дети растут, наступает время заставить их, как ты говоришь, обучаться добродетели. Отцы же к этому не готовы, а, пожалуй, из-за великой занятости и не способны; их душа и мысли поглощены чем-то другим, у них нет возможности оставить все свои прочие общественные и частные дела, дабы образовывать и воспитывать детей. Потому-то здесь надобен наставник, [а значит,] надобно, чтобы ты слышал, как дети орут, видел их в синяках, сеченных розгами и частенько, когда в том есть необходимость, сам их наказывал поркой. Но эти вещи, я знаю, кажутся тебе пустяками, ибо ты не ведаешь сколь чувствительна и сострадательна любовь и привязанность отцов. Кроме того, в дальнейшем дети могут оказаться жадными, негодными, лживыми и порочными. [Однако] сейчас я не хочу, [да и] не мог бы, не печалясь, припомнить все наши тяготы. <���…>