Array Коллектив авторов - Гуманисты эпохи Возрождения о формировании личности (XIV–XVII вв.)

Следующий за этим возраст доставляет большую радость и вызывает веселый смех, ибо [детишки] уже начинают выговаривать слова, заявляя о своих желаниях. Их слушает весь дом, пересказывает вся округа, о них постоянно ведут радостно-шутливый разговор, сообщая и расхваливая то, что они сделали и сказали. Можно уже видеть, как у ребенка в этом возрасте, словно бы весной, всходят и обнаруживаются в лице, во внешнем облике, в словах, в манерах бесконечное множество добрых надежд, немалые признаки тончайшего ума и глубокой памяти, отчего все и говорят, что детки служат утешению и забаве родителей и старших. Не думаю, что найдется столь погруженный в дела, столь занятый мыслями отец, коему не принесло бы большую радость присутствие детишек. Катон, сей благородный муж древности, который был прозван мудрым и считался, как это и было, во всех отношениях суровым и неприступным, говорят, часто в течение дня бросал прочие свои дела, частные и общественные, сколь значительны они ни были бы, не раз возвращаясь домой вновь взглянуть на своих ребятишек; иметь детей ему не казалось делом неприятным и тягостным, напротив, он находил удовольствие и радость в том, чтобы видеть смех, слышать слова, наслаждаться всеми их ласками, полными великой простоты и нежности, которая запечатлена во всем облике этого чистого и сладостного возраста. Если на самом деле так, Адовардо, если заботы отцов и незначительны, и доставляют радость, и исполнены любви, благих надежд, смеха, шуток, веселья, тогда в чем же заключаются эти ваши неприятности? Полезно было бы узнать, что ты на это скажешь.

Адовардо . Я бы очень оценил, если бы ты сумел рассуждать доказательно, как до некоторой степени умею я. Меня весьма огорчаете вы, те нередкие среди Альберти молодые люди, которые не обзавелись наследниками, не увеличили, как то они могли бы, и не сделали более многочисленной семью. Что сказать? Что несколько дней тому назад я насчитал не менее двадцати двух молодых Альберти, живущих одиноко, неженатых, каждый из которых не младше шестнадцати, не старше тридцати шести лет. Конечно, я огорчен этим, ибо великий урон терпит наша семья, не досчитываясь такого числа детей, какое положено вам, молодым, было бы иметь; и я думаю, что скорее следует пожелать снести любой ущерб и любую неприятность, чем оставить семью без продолжения, не увидеть того, кто должен быть восприемником места и имени отца. И поскольку я бы хотел, чтобы, в первую очередь, ты среди других стал тем, кто бы не только славой и именем, но также и похожими на тебя детьми пополнил и возвеличил семью Альберти, постольку я опасаюсь убеждать тебя в чем-то, что заставило бы тебя колебаться, удерживая от этого. Так как, полагаю, очень близко тебе показал бы, что каждый [детский] возраст доставляет отцу немало неприятностей, совсем не легких и пустяковых, и ты бы понял, что любящие отцы уже с самого раннего периода жизни детей не всегда предаются с ними шуткам и смеху, но часто унынию и слезам. Ты также не стал бы отрицать, что отцов поджидают большие душевные потрясения, большие тяготы много прежде, нежели дети принесут им какую-либо радость или удовольствие. Много раньше нам надлежит позаботиться о том, чтобы подыскать хорошую кормилицу, очень постараться найти ее вовремя, удостовериться, что она не хворая, не распутная; осмотрительно выбрать такую, которая была бы начисто лишена пороков и заболеваний, портящих молоко и кровь, а сверх того – убедиться, что она не принесет с собой в дом ни раздора, ни срама. Было бы долго рассказывать, какие предосторожности здесь от нас, отцов, были бы нужны, какие труды каждому следовало бы приложить, пока он найдет, как и полагается, хорошую, добронравную и пригодную кормилицу. Ты, пожалуй, и не поверишь, что за печаль, уныние и мучение охватывают душу, если не сумеешь найти кормилицу вовремя или же не сможешь подыскать подходящую, отчего кажется, что чем больше в подобных вещах нужда, тем всегда острее их нехватка. И тебе известно, сколь велика опасность [заразиться] от больной и распутной кормилицы проказой, падучей и всеми этими тяжелыми недугами, которые, как говорят, передаются через грудь; а также тебе известно, сколь редки хорошие кормилицы и какой на них спрос.

Но что же это я говорю обо всяких мелочах? Потому что мне очень дорого – [ведь] детей ты считаешь, чем, по правде говоря, они и являются, величайшей радостью для отцов – видеть этих веселых малышей вокруг тебя, как ты дивишься всякому их поступку и слову, придаешь всему этому большое значение, лелеешь в себе [на их счет] благие надежды. Одно обстоятельство, однако, может умалить эти радости и отяготить твою душу куда более сильной и острой печалью. Рассуди сам, для того, кто переживает, видя, как дети плачут, если они случайно упадут и слегка ушибут ручку, сколь тягостно думать, что в этом возрасте более, чем в любом другом, ребятишки погибают. Поразмысли сам, как горестно ему каждый миг быть готовым лишиться такой радости. Более того, сей ранний возраст сдается мне изобилующим всевозможными и немалыми неприятностями; кажется, что в нем дети словно бы только и болеют оспой, ветрянкой, краснухой, никогда не обходятся без несварения пищи и расстройства желудка, то и дело валятся с ног от недомогания и постоянно чахнут, мучаясь многими другими хворями, коих ни ты не можешь распознать, ни они сами не могут тебе назвать, отчего любой их незначительный недуг ты воспринимаешь как очень серьезный, и тем серьезнее, что ты в растерянности относительно того, какое средство можно было бы правильно и с пользой употребить против незнакомой болезни. Словом, любое самое малое страдание детей отзывается в душе отца величайшими мучениями.