Array Коллектив авторов - Гуманисты эпохи Возрождения о формировании личности (XIV–XVII вв.)

Уже в самих маленьких детях иногда обнаруживается некая особая склонность к определенным дисциплинам, как, например, к музыке, арифметике или космографии. Я ведь сам знал тех, кто был решительно неспособен к наставлениям грамматики и риторики, а к тем, более тонким, дисциплинам оказывался очень восприимчив. В таком случае надо природе помогать в том направлении, к которому она склонна сама по себе. А при склонности затрачивается наименьший труд, точно так же в противном случае «ты ничего не скажешь и не сделаешь вопреки Минерве» [405]. Я знал мальчика, который еще не умел говорить и для которого не было ничего слаще, чем, листая том, изображать читающего. И хотя он делал это иной раз в течение многих часов, он не испытывал никакого отвращения. И как бы сильно он иногда ни плакал, всегда, однако, успокаивался, когда ему давали книгу. Эта вещь внушила родителям добрую надежду, что он станет когда-нибудь ученым мужем. Вдобавок и имя его было неким радостным предзнаменованием. Его ведь звали Иеронимом [406]. Но какой он теперь, не знаю, ибо взрослым его не видел.

Педагог будет неусыпно заботиться об их отборе, чтобы предложить главным образом то, что сочтет наиболее привлекательным для детей и наиболее им близким и приятным и, так сказать, богатым цветами. Урожай первого возраста жизни, или весны, состоит из цветов, ласково улыбающихся и радостно зеленеющих трав, пока возраст зрелости, осень, спелыми плодами не переполнит житницу. Как нелепо искать весной зрелую виноградную гроздь, осенью – розу, так наставнику надо внимательно следить, что каждому возрасту соответствует. Детству соответствуют радостные и приятные вещи. Впрочем, из занятий надлежит вообще удалить печаль и суровость. Если не ошибаюсь, древние даже пожелали выразить это, приписав девственным музам замечательную красоту, кифару, пение, пляски и игры в прекрасных, покрытых зеленью местах и дав им в спутницы Харит: успех в занятиях [думали они] зависит преимущественно от взаимного благоволения душ, откуда древние и назвали эти занятия науками человечности. Но ничто не мешает, чтобы спутницей наслаждения была польза, а добродетель была связана с веселостью. И все эти столь плодотворные вещи мальчик узнает без всякой скуки. В самом деле, что препятствует тому, чтобы он изучал те самые работы (либо остроумную басенку поэтов, либо изящную сентенцию, либо занимательную историйку, либо искусную притчу) там, где впитывают и заучивают нелепую песню, по большей части шутовскую, достойные осмеяния россказни безумных старух, сплошной вздор [болтающих] женщин? Сколько сновидений, сколько пустячных загадок, сколько бесполезных заклинаний от лемуров, привидений, злых духов, колдуний, ламий, эфиальтов, леших и демогоргон [407], сколько вредной лжи из простонародных историй, сколько вздора, сколько беспутных высказываний храним мы в памяти, даже став взрослыми, из того, что услышали среди ласк и игр от пап, дедушек и бабушек, мам и девушек, сидящих за прялкой?

Но какой большой шаг к образованию был бы сделан, если бы вместо этих сицилийских, как говорится, глупостей, еще более пустых и не только нелепых, но даже вредных, мы бы впитывали то, о чем только что упоминали? Ты скажешь: какой ученый снизойдет до этих столь незначительных вещей? Но такой великий философ, как Аристотель, не тяготился исполнять обязанности грамматика, воспитывая Александра; Хирон воспитывал в детстве Ахилла, за ним последовал Феникс. Священник Илий воспитывал мальчика Самуила [408]. А сегодня некоторые ради небольшого барыша или удовольствия тратят, пожалуй, больше труда на воспитание ворона или попугая. Иные же ради благочестия предпринимают дальние, равно и опасные поездки и другие почти невыносимые труды. Разве к этой обязанности, приятнее которой ничего не может быть для Бога, не призывает нас благочестие? Однако в преподавании тех самых вещей, о которых мы упоминали, воспитателю не следует быть ни грозным, ни суровым, а быть больше настойчивым, чем не знающим меры. Настойчивость не вызывает неудовольствия, если она умеренна, если приправляется разнообразием и веселостью, наконец, если так преподают эти вещи, что отсутствует ощущение труда, а ребенок считает, что все делается ради игры.

Здесь сам ход речи побуждает нас вкратце показать, какими способами достичь того, чтобы для ребенка науки стали сладостными, прежде мы уже коснулись в какой-то степени этой темы. Способность говорить, как было сказано, приобретается в ходе практики без неприятного ощущения. Вслед за ней заботятся о чтении и письме, что само по себе не во всем приятно, впрочем, эта неприятность по большей части устраняется искусством учителя, если оно приправлено некоторыми соблазнительными приманками. Ведь можно найти некоторых учеников, которые долго отстают и с трудом узнают и связывают буквы и воспринимают первоосновы грамматики, хотя они быстро воспринимают более трудные вещи. Их чувство отвращения [к основам грамматики] надо лечить искусством, несколько приемов которого показали древние. Некоторые изображали буквы в виде сухариков, привлекательных для детей, так что дети поедали своего рода буквы. Называвшему правильно букву сама буква была маленькой наградой. Другие делали изображения букв из кости, чтобы ребенок играл ими, или из чего-то другого, что обычно особенно привлекает тот возраст. Британцев преимущественно увлекает занятие стрельбой, и своих детей они учат прежде всего этому. Поэтому один отец, человек изобретательного ума, заметив, что сын получает от стрельбы необыкновенное наслаждение, изготовил превосходный лук и очень красивые стрелы, повсюду и на луке и на стрелах были нарисованы буквы. Затем вместо мишеней он выставил изображения сначала греческих, затем латинских букв; попавшему в цель и назвавшему букву, кроме аплодисментов, маленькой наградой была вишня или что-то другое, чему радуются маленькие. Польза от этой игры еще больше, если использовать для совместного участия в сражении двух или трех ровесников. Ведь здесь надежда на победу и страх опозориться делает мальчиков более сосредоточенными и более проворными. Эта выдумка приводила к тому, что мальчик в течение немногих дней, играя, хорошо овладевал формами и звучаниями всех букв, чего толпа грамматиков едва ли может достичь своими розгами, угрозами, бранью за три года. В подобных методах я, однако, не одобряю излишне деятельное усердие некоторых, кто предлагает изучать буквы посредством игры в шашки или кости. Действительно, когда сами развлечения превышают уровень понимания детей, каким образом с их помощью они узнают буквы? Это значит не помогать способностям детей, но добавлять труд к труду. Подобно тому как имеются некоторые механические устройства, столь тяжелые, что задерживают исполнение работы. Таковыми весьма часто являются те приемы, которые изобрели в искусстве запоминания [409]некоторые люди, изобрели скорее для корысти либо для хвастовства, чем для пользы. Ибо они скорее разрушают память. Наилучшее искусство запоминания – глубоко понять, понятное упорядочить, затем вслед за этим время от времени повторять то, что желаешь запомнить. Притом у маленьких детей есть врожденное стремление одержать победу и некое семя ревности, затем есть в них страх перед позором и любовь к похвале, особенно у тех, кто обладает более возвышенным умом и пылкими дарованиями. Пусть воспитатель воспользуется этими чувствами для успеха в занятиях. Где ничто не поможет, ни просьбы и ласки, ни ребяческие вознагражденьица и похвалы, там надо будет прибегнуть к состязанию с ровесниками. Пусть в присутствии ленивого мальчика похвалят товарища. Того, кого не могло возбудить одно поощрение, разожжет соперничество.