Андрей Варвар - Мыслящие заметки. Или субъективный опыт отдельно взятой личности

5. Стремящейся к росту да искоренит любыми способами самое высокое дерево под солнцем – первая заповедь всего становящегося.

6. Любовь да будет сожжена на аутодафе, если её костёр осветит путь к высшим целям.

7. Лучший гость – молчащий гость; но разве он существует? Оригинальность пришедшего в мой дом: сохранить тишину, не проронить ни слова и уйти восвояси. Но разве умеют гости удивлять?

8. Как усовершенствовать киноискусство? Необходимо изобрести совершеннейшее и, вероятно, абсолютно недосягаемое для разума человека устройство – регистратор снов.

9. Более всего смерти боится тот, кому положено обессмертить себя своими деяниями.

10. Управляемый сон позволяет трусу примерить платье храбреца.

11. Чем больше город, тем больше обман. То, что было обманом в городе год назад, сейчас обман в деревне. Инкубатор обмана – так назвал бы я города.

12. Долгое общение человека с животным не делает животное человеком, но озверяет последнего. Истина коровника.

13. Когда двум не о чем говорить, они осуждают других. Почему бы в таком случае не молчать? Молчание – это искусство, а любое искусство трудно постигается. Почему бы тогда не удалиться им вовсе? Уединение – искусство более изящное и возвышенное, более требовательное к своей гордой персоне, нежели скромное и покладистое молчание. Если закон молчания – сохранение тишины, то правило уединенения – сохранение себя незапятнанным липкой грязью осуждения, а это противоречит обезьянней природе человека: ставить себя выше других вопреки обстоятельствам и фактам – суть доминантности.

14. Чтобы ракета поднялась в космос, ей нужно отбросить ступени. Чтобы человек поднялся в космос, ему нужно отбросить людей.

15. О трёх дорогах. Я ковылял по дороге старого: движение моё было безопасно, но испытал я смертельную тоску, ибо рутиною всё мне казалось. Я неуверенно ступал по дороге нового неокрепшего: как ночной странник пробирался сквозь темноту и всюду виделись мне призраки опасности, но испытывал я великую радость приключения. Я гордо шествовал по дороге нового свершённого: путь мой был почётен, лёгок и приятен. Но не успел я насладиться им, вновь он стал дорогой старого. Три дороги есть суть жизни; одна сменяется другой, но пусть же будут любимы они все.

16. Самоуверенность – сестра поражения, братом же ей доводится гнев. Беспросветная глупость – бабка его, а дед – излишек эгоизма. Велика семья неудавшегося, ибо оно охотнее всего плодится. А где же родители? Сыграли в ящик: поражению должно быть сиротой. Само же поражение – глупый, эгоистичный, самоуверенный, гневный ребёнок, летящий вниз с высокой горы: так учит Спарта. Разбившись о скалы мудрости, уверенности, доброты и здорового эгоизма, он оживает, превращаясь в победу. «Мама!» – вот первое слово на улыбающихся устах его. «Она приказала долго жить, – эхом раздаётся холодный и беспощадный голос истины, – ибо даже победа бывает несчастной».

17. Ценитель слёз. Людям не хватает искусства в обращении друг с другом, поэтому скорее заплачет человек, поражённый в самое сердце музыкой или художественным словом, нежели прольёт он слёзы горя, сокрушаясь о своём гневе на родных и близких. Искусство – большой ценитель слёз.

18. Человеколюбие исследователя жизни: ставить опыты не на других, а на себе.

19. Я видел истинное мужество у женщины и силу духа у той, которая, будучи смертельно больна, весело пела и добродушно улыбалась прохожим, а они сокрушались, горевали, проливая слёзы по двум причинам: красота искусства и собственная бесталанность и неумение. «Как?! У нас есть здоровье, мы полны сил и энергии, но где же несущаяся ввысь наша песня вдвое краше песни этой несчастной?» – удивлялись они в сердце своём и втайне завидовали. Прекраснее всего песня того, кто вдохновляется собственным горем, ибо оно наделено звонким голоском и вопит о себе за сотни вёрст. Одни, будучи больны, жалуются жужжащим звоном в ушах. Иные – растекаются соловьиными трелями по лесу. Вы всё ещё хотите самую красивую песнь? Так испытайте ужасное, не став жужжащей мухой!

20. Так говорило лицо фанатика. Однажды я слышал вопрос-восклицание с примесью гнева, ненависти и искреннего непонимания: как можно не читать одного великого поэта и писателя? Я же расслышал в этом литературном боевом кличе и призыве на эстетические баррикады следующее: как смеешь ты не любить, не преклоняться и не чтить то, что так дорого моим чувствам? Кто дал тебе право выбирать нечто отличное от вездесущего «все», «народ»? Читать лица фанатиков и разбираться в их сентиментах куда полезнее для собственного творчества, нежели разбирать объект их обожания.