Игорь Прись - Контекстуальность онтологии и современная физика

Отметим, что философы говорят также и о реальности норм. (Например, 23–24 мая 2019 г. в Париже состоялся французско-немецкий рабочий семинар под названием «Реальность норм».) На первый взгляд, это прямо противоречит утверждению об их идеальности. Отметим, однако, что вместе с Бенуа об идеальности норм мы говорим в категориальном смысле. В то же время, как мы полагаем, о реальности норм можно говорить в том смысле, что подлинные нормы, в отличие от псевдонорм, укоренены в реальности, вырабатываются в ней, имеют реальные условия своего существования и применения.

Это утверждение не отказ от плюрализма истин (который не обязательно понимать в смысле неоднозначности самого концепта истины; мы как раз полагаем, что концепт истины однозначен). В рамках подлинного реализма, как мы увидим, имеет место плюрализм способов быть истинным.

У Канта эмпирические объекты, или феномены («вещи для нас»), не укоренены в реальности. Причина феноменов – непознаваемые «вещи в себе». Бенуа говорит о кантовских феноменах как «феноменах без рук» [84].

Можно говорить, что сами явления нам даны. Но эту данность не следует понимать в смысле самоочевидной автономной данности, как это делали феноменологи XX века.

Как пишет Бенуа, «социальная реальность не менее реальна, чем природная. Самое большее, что можно сказать, – она реальна по-другому. В то же время, говоря это, мы не должны принимать разницу в типах за разницу в категориях. Природа и культура – два типа реальности, но они принадлежат одной и той же категории: реальности» [87, p. 76].

Патнэм, например, пишет: «метафизический реалист утверждает, что мы можем думать и говорить о вещах, каковы они есть, независимо от нашего сознания, и мы можем это делать в силу отношения ”соответствия” между терминами нашего языка и некоторого рода сущностями, не зависящими от сознания» [462, p. 205].

На многозначность термина «реализм» указывает в своей статье Сьюзен Хаак [443]. Она выделяет следующие его смыслы: четыре смысла отсылают к тезисам о статусе научных теорий: теоретический, кумулятивный, прогрессивный, оптимистический реализмы. Пять смыслов – к тезисам о природе истины и её носителях (truthbearers) : минимальный, амбициозный, абсолютизм, трансцендентализм, нидеализм (Nidealism), схоластический реализм. Эти смыслы в значительной мере независимы друг от друга.

В настоящее время сама Хаак придерживается «критической философии науки здравого смысла» [533] (см. также [260]).

Вкратце, антискептический аргумент Патнэма утверждает, что мы не можем по-настоящему верить, что мы «мозг в пробирке». Этот аргумент ослабляет картезианский скептицизм [339].

О своём «реализме обыденного смысла» (common-sense realism) Патнэм пишет: «мысль и язык могут представлять части мира, которые не части мысли или языка» [551, p. 299]. Тимоти Уильямсон выдвигает аналогичный аргумент: убеждение «мозга в пробирке», что перед ним реальные вещи, не является по-настоящему обоснованным, так как это убеждение ложно, а подлинное обоснование не может быть обоснованием ложного убеждения. В наших терминах: подлинное обоснование должно быть укоренено в реальности.

На это указывает, например, Бернард Уильямс. Согласно ему, для Патнэма в «объективной» реальности имеет место лишь то, что включено в онтологию и идеологию «законченной науки», то есть лишь то, что признаёт абсолютная концепция.

Традиционная наука (Нового времени) предполагает универсальность «объективности». При этом сам познающий (обладающий сознанием) субъект оказывается вне поля зрения. Как отмечает Бит-боль, в западной философии было выработано несколько стратегий, чтобы устранить этот недостаток. Например, в рамках феноменологии Гуссерля суждения относительно объективного внешнего мира приостанавливаются (epochè), а суждения о наличии знания оцениваются, исходя из «чистого сознания» , живого опыта познания. В рамках панпсихизма сознание (живой опыт) помещается в то, что, на самом деле, его лишено, то есть оно объективируется. (Подробнее см. [506; 507].)

То же самое может произойти и в обыденной жизни. Лев Толстой, например, в преклонном возрасте говорил, что наша жизнь – это сон, а не подлинная жизнь.

См. примечание 3 на с. 25.