Р. П. Чернов - Отчаянная мудрость. Людологические записки

Произошли и изменения в чистом восприятии смерти, она стала формой отношения, стала некоторой формой социальной жизни. Она не рождает ужаса во всех и вся, формируя таким образом представления о равенстве всех и вся перед неизбежным. Смерть перестала быть формой божественности, она стала частью жизни социума, она перестала быть высшей точкой враждебности и переместилась в сферу понятийного аппарата как он есть.

Если ранее каждый человек стоял перед данной неизбежностью, которая могла произойти в любой момент, несмотря на все формы защиты сначала от природы, а потом и от просто враждебных себе подобных, каждый находился на войне и тот, кто понимал это выживал, кто нет – заканчивал свою жизнь в максимально короткие сроки, то сегодня этого нет – человек стал ближе к животному, он научился существовать в рамках своих представлений о жизни, в рамках социальной гарантии жизни, в рамках уверенности, что смерть есть некоторая «отсрочка платежа», которая не наступит пока не будет основания- события, а именно – прожитой жизни . Современный человек видит смерть исключительно в рамках причин смерти, в тех, кто может его убить, он видит смерть как следствие злого умысла кого – то против него. Смерть перестала быть необходимостью каждой секунды бытия, формой постоянного ожидания . Она переместилась в сферу случайности, в сферу случайного, туда, где нет места разумному. А ведь все мифы о счастливой загробной жизни обязаны своей успешностью именно представлению о внезапной смерти. И, наконец, смерть стала формой решения социальных проблем в отношении самое себя. Самоубийство сегодня прекрасная вещь для решения своих проблем с обществом вообще и с общественным в себе в частности. Чудовищно. Социум настолько исказил понимание смерти, что заменил собою понимание жизни.

Ранее каждый был в состоянии так называемой войны одного против всего и формировался именно таким образом как сумма возможностей по противодействию всему тому, что противостоит ему, не подобно ему, не соответствует его представлениям о целях и задачах его бытия. Так рождается культура. Та сумма представлений, которая была выстроена и выстрадана сотнями сражений, и все, что не убьет здесь, то сделает сильнее. Общество брало себе наиболее удачные формы личных усилий и канонизировало их. Гении же просто сегодня живут точно так же, как ранее жили все в эпоху становления мира и цивилизации. Они живут, оставаясь враждебными любой форме организации социальной материи, кроме самое себя, всего того, что принадлежит им как самое себя.

Сегодня же смерть именно общественное бытие в возможности, лишенное индивидуального, неповторимого. Поэтому человек, отрицая общественное, однозначно приходит к пониманию, к индивидуальному пониманию того, что есть смерть. Он приходит к вратам ада, уничтожая заслоны тысячелетий культуры. Кто способен на это? Кто способен отказать себе в удовольствии быть не одиноким и оцениваемым, а по результатам данного оценивания еще и уважаемым, значимым и возможно даже вершителем судеб, человеком, определяющим вопросы жизни и смерти? В обмен на неизвестность, на неизвестность, в которой даже ты сам есть непознанность в отношении бывшего знания о самом себе, ведь в данной области не действуют представления об имени, профессии, трудовом стаже, счете в банке и прочее, – есть только ты и все, что есть отрицание тебя и противоположность – смерть. Ничто из тебя не останется в этом мире после смерти, есть только знание о том, что это все конечно. А в общественном есть форма преемственности, есть вера миллионов в том, что смерть всего лишь переход, есть вера в то, что помимо наличного существования существует бытие как бытие в возможности и Стагирит, например, сейчас больше жив, чем при своей жизни. Более того, на стороне общественного – доказательства и сила убеждения, начиная от разума и заканчивая принуждением, а на твоей всего лишь ничего, сумма каких – то вариаций на тему собственного духа. Все это несколько обескураживает и заставляет устрашиться самого ухода из круга общественно – человеческого , это заставляет увериться в истинности того, что твое бытие среди людей есть единственно верная форма существования. При этом приходится обходиться силами индивидуального бытия в возможности, которое у каждого находится в состоянии атрофированности; на ум не приходит абсолютно ничего, кроме ритуального приобщения к тем формам жизни, которые и кажутся антиподами общественного, – а именно – животные, дикари и прочее. И вообще – то весьма много умельцев переодеваются в звериные шкуры, перенимают быт животных и прочее в своем стремлении убежать от своего бытия как человека (этакие всплески натурализма). Многие уходят в леса и тому подобное, снимая с себя одежды относительности и условности мира сего. Обычно у людей физически не совсем развитых и отчасти не решающихся найти в себе силы на отторжение общественного, последнее непременно ассоциируется с современным бытом и укладом и они находят отдохновение в воспоминаниях старины и в увековечивании традиций. При этом, данный процесс носит форму маятника, то есть пока есть отторжение общественного происходит торжествование над смертью в форме самоутверждения, но чем ближе человек к порогу собственной ответственности за все те вопросы, общественные ответы, на которые он отвергнул, тем ближе он к точке отказа от своих убеждений, потому как не в силах быть вне круга человека, не способен быть сам человеком, «кругом человека», а уж не быть человеком для него и вовсе недопустимо.