Р. П. Чернов - Отчаянная мудрость. Людологические записки

Так рождается любовь. Любовь как то, что станет между смертью, вопреки смерти. Любовь, наше отношение к ней – отражение нашего страха перед смертью. Животные размножаются потому что живут, мы любим потому что знаем что можем умереть, человек как Homo sapiens рождается благодаря маленькому зазору знания о своей жизни перед смертью . Любовь как торжество над мыслью о смерти, над конечностью, любовь исключает и уничтожает мысль о том, что жизнь – это форма игры между рождением и реализаций бытия в возможности смерти. Во многом – это смысл жизни.

Учитывая страх перед смертью, неудивительно, что человек цепляется за все новое, прошедшее через сознание и волю. Прошедшее, процесс реализации воспринимается им как естественное. Соответственно все, что отдаляет нас от смерти и гарантирует нам ее неузнаваемость, воспринимается как положительное и необходимое для жизни. В дальнейшем рождаются циклы, формы переходов и прочее, все то, что потом и будет осознаваться нами как жизнь – мир предметов, созданных нами в погоне за жизнью без смерти. Сегодня трудно представить человека, существование которого сведено к биологической жизни в отсутствии самых элементарных орудий и предметов. Человек сегодня больше сумма форм осознаний своего «я», чем биологически живое и биологически только живущее существо.

Общественное бытие человека развивается от полной паники и страха перед смертью к полному отсутствию, забыванию своей внезапной смертности. Это заметно абсолютно во всем, но очевидность столь же неуловима как и собственный глаз без чего —либо отражающего, необходимо вырвать глаз, чтобы его видеть, так же необходимо довести все до абсурда с тем, чтобы узнать логику бытия.

Что выдает преступника, при отсутствии улик? Улики поведения. Общество во многом выдает его быт. Раньше, настолько раньше, насколько можно верить фактам, люди пытались вещами преодолеть порог собственной жизни, остаться через творческое после факта. Монументальность строений, долговечность бытовых вещей, перспективность планов и прочее. Сегодня век вещей недолог. Человек стремится все сменить, все урезать рамками эксплуатационности. То, что раньше было сферой духа, непрерывное улучшение – прерогатива духа, сегодня перешло в мир предметности. Ранее самым тяжким преступлением было уничтожить в собственном сознании и сознании тебе подобных веру в вечность и незыблемость того или иного символа- церковь, правители, богохульство и прочее. Сегодня – убийство себе подобного, даже, если он скотина и плебей. Общество настолько обесценило человека, что отобрало у него право различия, уравняло всех в правах на жизнь. Когда такое могло быть разумным, неужели тысячелетняя история была такой ошибкой? Может быть, мы приобрели что – то качественно новое за последние 100 лет в своем способе мышления, достигли чего – то, что позволило нам мыслить вопреки тем формам и парадигмам которые управляли человечеством всегда? Не думаю. Это просто отголоски большой крови 20 века, человек все еще боится быть мертвым человеком, без погребений, без ритуалов, без круга страдающих о нем, без круга утраты о нем. Он жалеет себя, общество не может допустить смещения времени, проявления личной воли, личного понимания времени, бытия вопреки устоям тысячелетий. Тогда чего же ждать в ближайшее время? Волна преступности по всему миру – это уже есть… море крови прольется еще на этой земле. И отменят все моратории на смертную казнь и снова будет аристократия и плебеи, и снова будет все как раньше, но что же будет предшествовать этому? Какая система даст позволения, какая система позволит обоснует кровь? И кто позволит себе быть ответственным при том, что он сам человек и сам не волен определяться в отношении того, что есть он без понимания смерти, без знания о конечности самое себя?

Все, к чему прикасается смерть, становится вечным, в особенности для умершего, он точно с гарантией, навечно уже не будет существовать вне той игры, которая реализовала для него бытие в возможности под названием смерть. Но сколько людей живет так, как будто бы их жизнь вечна? Это слабость и это нормально, это форма защиты перед мыслью о том, это жизнь всего лишь поэтапная реализация возможности смерти.

Но есть исключения. Бывает только один род людей, которые знают все так, как они должны это знать – дети. И, если ребенок сталкивается с тем, что он смертен, сталкивается с данной мыслью лицом к лицу, в одиночестве познания своего мира, преодолевает страх и переворачивает в своей душе историю человеческого заново, нанося на нее новые вехи, рождается то, что потом в одном шансе из миллиона назовут гениальностью. Творческое возникает под копирку генезиса всего мира; все то, что создало человечество, чтобы уберечь человека от сознания своей конечности, остается по ту сторону для нашего ребенка, он понимает фальшь убеждения, что существует жизнь. Он находится в кругу враждебности, как и первобытный человек, он заново создает мир вокруг себя, не цепляясь за предлагаемые гарантированные схемы отсутствия смерти. Он понимает бессмысленность защитного механизма, он понимает ужас способности к познанию. И он цепляется за жизнь. Очень быстро сознание, отрешенное от форм общественного бытия в возможности, приходит к Декарту и находит удовлетворение в мысли, мысль в выражении, выражение в сохранении. Самая простая и самая примитивная форма сохранения была основой для нашей культуры- красота, то прекрасное, что должно нравиться созвучием, всем тем, что отдаляет нас от звуков смерти. Красивая речь в своей форме и в форме того, что она доносит до нас – первая форма сохранения себя как бытия мысли. Смерть как мысль, мысль как средство избежать смерти, человек структурирует собственное бытие в возможности в надежде оставить его вне смерти и вопреки смерти. Находясь в вечно враждебной ему среде.