Р. П. Чернов - Отчаянная мудрость. Людологические записки

Сбегать можно в настоящее, в угрозу страшнейшему будущему, но самое перспективное и возможно наиболее разумное – отказаться от реальности будущего, если это будущее только тобою и создано во имя ненависти к общественному, аналогично – смешанному предшествию в последствии внимающему деятельному образу бытия.

Боль всегда сопутствует, особенно, если существует нечто в тебе, что никак не исторгается, несмотря ни на какие эксперименты по уничтожению собственно ненавистного, только своего.

Как причудливо происходит становление и как странно значение именно только мыслимого, только оно позволяет противостоять подлинно настоящему действительному…

Интереснейшее противостояние – с одной стороны мир в своем чувственно- известном близком и родном, окутывающим и завладевающим, даже в самых отдаленных уголках аравийской пустыни, плюс вся чарующая неизвестность известного будущего… а с другой только твоя мысль и только твоя неспособность отказаться от мысли и только твоя подверженность этой мысли, желание исторгнуть ее из себя, при всей невозможности отторжения, при всей заманчивости простого решения и замкнутости в самом себе с гордой аксиомой «да я таков!».

Что делать, если противоречие превращается все больше в чувственно – воспринимаемое? Когда проходишь путь становления греков, – мифы твоего тщеславия заполняют все твое сознание… и ты уже не способен к сколько – нибудь достойному сопротивлению.

Проживать день как то, что есть только предварительная стадия, как то, что только и есть предшествие чему- то большему, или же каждый день посвящать настоящему, в обмен на предрешенность того будущего ? Настоящего будущего (?!), будущее как настоящее, над этим стоит задуматься на досуге рвоты общественным.

То насколько далеко ты сегодня отстоишь от рода человеческого – это мера осознания цены, которую пришлось заплатить лишь за возможность видеть область света. Именно сейчас, находясь в области осознания реальности действительности, ты начинаешь подозревать, что придется провести его и как убедить именно его в том, что будет всегда чужеродно ему по определению его самого, созданного для него самого…

Самость не так чудовищна по сравнению с тем, что ожидает в ближайшем будущем всех узников совестливых духом.

И даже, если будущее – имя твоей гордости, и даже, если не увидеть тебе воплощение желания, то придется в любом случае быть вне оценочного, а значит одобрить все, что бы ни возникало на пути твоем…

Даже вера иногда предает тебя, не говоря уже о совестливости духа. А мерить метром личной судьбы, означает, что успех этой жизни придется измерять барометром удовольствия личностного бытия себя (как самого себя? ой ли…)

Идеальное как категория, оперирование которой есть форма восприятия некоторого понимаемого, зависящего от содержания БВВ субъекта познавательной деятельности, противостоит в философии реальному . Реальное – это современно чувствуемое настолько, что возможно целостное восприятие объекта при взаимодействии или реальной возможности такового.

Бытие не может быть ни идеальным, ни реальным. Ибо, если есть некоторое БВВ, вынесенное вообще за пределы чувственного, то есть не прошедшее никакие формы реализации в действительность, то можно говорить об отсутствии этого БВВ и отсутствии бытия вообще. Ибо бытие складывается как целостная парадигма, с обязательным наличием 4-х причин, одной из которых, несомненно, является человек.

Более того, конституируя идеальное как реально существующий объект, нам необходимо понимать, что он идеален лишь для определенного круга лиц в определенном месте и в определенное время. Хотя в процессе своего воплощения и некоторое время после такового, он был подлинно реальным, как для своих создателей, так и для некоторого круга непосредственно воспринимающих.

Привычка понимать под существующим то, что признаваемо сущим, то, что известно – это основа человеческого. Мы всегда и везде неосознанно конструируем бытие идеи Платона. Так, когда мы говорим даже о конкретно частном предмете, то всегда исходим из знания общего как рода данных предметов и уделяем ему внимание лишь в силу не соответствия общему роду.

Мир животного только потому и может быть определен как игра, что мы корреспондируем восприятию животного проекцию признаков самих себя, за вычетом игровой атрибутики. Представьте себе животное, обладающее всей внешней атрибутикой человеческого, – и механизмы восприятия мира в нас сразу реализуют в отношении данного животного принципы встречности и подобия, приводящие к тождественности и сопереживанию (некоторым достаточно и глаз городской собаки). Если к этому добавить соответствующие деятельные формы организации, ситуационность – наше сознание потеряет различие между ним и нами. Такова природа успеха Уолта Диснея.