Текелински - Психотомия

Наша глупость, историческая недальновидность и политическая близорукость, благодаря которой мы с упорством смешиваем всё благородное и сильное, всё по-настоящему возвышенное и совершенное, с низменным, пошлым, а по сути слабым, не оставляет сомнения в том, что это часть нашей генетической сущности, и что и впредь будет происходить всё то же самое, во всех сферах нашего психофизиологического пантеона. Безусловно, человек должен воспитывать сам себя. Но необходимо понимать всю глубину этой работы, и видеть реальные перспективы, а не плавать на поверхности ежеминутного момента. Мы должны стремиться к правде, а не к удовлетворению, для которого правда, по большому счёту, совсем не требуется. Всё низменное, унижающее, коварное и вероломное, а по сути лишь слабое, что преподноситься как злое и ужасное в человеке, то, что нужно искоренить, изъять, закрыть в тюрьму, либо бросить в бездонный колодец, на самом деле является лишь проекцией той конъюнктурной градационной лестницы, того представления о рангах, которым пропитано всё наше представление о мире, и его архаической регрессивно-прогрессивной шкале. В мире нет ни злых, ни добрых людей, но есть слабые и сильные, и соответствующие им реакции, – реакции на те обстоятельства, в которые попадает та или иная личность. Реактивность слабых, пред кажущимися непреодолимыми обстоятельствами, и спокойствие и рассудительность сильных, говорит лишь о разности доминирующих слаженных, организованных и упорядоченных в себе мотивов последних, для которых жизнь гораздо шире и глубже, чем для слабых, и которые видят перспективы этой жизни тем отчётливее, чем больше подобных непреодолимых обстоятельств возникает на их пути. Всё зло этого мира, на самом деле гнездится именно в слабости, а не там, где его видят большинство обывателей нашей планеты. А по большому счёту оно гнездится в том дисбалансе, в том несоответствии представления о жизни, и её реальных олицетворениях, и воплощениях. Зло таится в несоответствии желаниям, того олицетворения бытовой реальности, коим наполнено всё пространство нашего бытия. Когда предвосхищение событий, наталкивается на непреодолимый «айсберг действительности», и обжигаемый водами холодной реальности, дух озлобляется настолько, что начинает обвинять во всех этих несоответствиях именно «айсберг», в противоположность сильной натуре, которая всегда склонна к обвинению себя, к несколько иному взгляду на те обстоятельства, что возникли на её пути. Сильный человек потому добр, что его предвосхищение событий всегда идут в фарватере реальности, и его шансы на столкновение с «айсбергом несправедливости» настолько ничтожны, что он вообще забывает о том, что жизнь несправедлива, ибо способен даже свои ошибки обернуть в свою пользу, невзирая на ежеминутный ущерб.

Зло, это всегда по отношению к тебе, либо к твоему «клану», с которым ты неразрывно связываешь себя, – и никогда вообще. Но дело даже не в этом. Та эмоциональность, с которой мы подходим к данному вопросу, всегда искажает реальность, и не даёт оценить по его настоящему достоинству не один акт жизни. Мы одурманены своими эмоциями и производными фантазиями, и не в силах трезво смотреть на вещи, а между тем, чётко прослеживается влияние всякого акта зла на наше существо, в его необходимом становлении, его укреплении и возвышении. Полезность всякого зла, его необходимость на пути всякого становления и совершенствования, для всякого достаточно глубоко осмысления, не вызывает сомнения. Ибо, стоит ему представить на миг, что всё зло мира вдруг исчезло, как он со всей ясностью видит все трагические последствия такого невероятного события. Для поверхностного в своём разумении обывателя, не видящего дальше своего носа, всякое зло должно быть неминуемо упразднено, или хотя бы изолированно, отодвинуто от жизни. И в этом он видит самое достойное цели благо, как для себя, так и для всего нашего общества. Его близорукость, вне всякого сомнения, есть проекция его психофизической конструкции, его генетической животной сути, в которой простым, ежеминутным мотивом выступает выживание здесь и сейчас. И его нельзя за это упрекать. Как нельзя упрекать так называемых братьев наших меньших, в их стремлениях удовлетворить несмотря ни на что, немедленно свой голод, или поступать неразумно с нашей точки зрения, в иных ежеминутных действиях.

Мы всегда ищем и находим виновного во всех своих бедах, не в самой природе, не в том стечении обстоятельств и неумолимой воли природы на локальном отрезке времени и локальной точке пространства, но в личности, в отдельном человеке, ответственном за неправильное течение жизни, за катастрофы и те последствия, что на самом деле, предначертаны самой судьбой, и не зависимы, по большому счёту, от будто бы произвольной воли определённого человека. Всякий человек, как бы мы не относились к нему, часть общей природы, её глобального «макрокинеза», и ему не под силу, будь он трижды силён, трижды умён и злонамереннен, выпасть из контекста, встать над общим макрокинезным течением, и управлять по своему собственному произволу, (не теми мотивами, что необходимо властвуют над ним), но исходя их своих, присущих только ему злых намерений. Причём злых самих по себе, без каких-либо «зачем», «для чего». Обвинять человека в его злонамереньи, всё равно, что обвинять молнию в её разрушающем воздействии на сарай, и её попадании именно в этот сарай. Мы плоско смотрим на мир, когда придаём природе слишком большую бессознательность, и наделяем человека излишней сознательностью, тем, будто бы существующем в нём самоконтроле, несмотря на природные наклонности, и те мощнейшие мотивы, что блуждают в нём, словно молнии по небу. Наша внутренняя природа ничем не отличается от внешней природы. И это не столько антропоморфизм, сколько натурпоморфизм, хотя разницы нет никакой, вопрос лишь взгляда с одной, либо, с другой стороны.