Игорь Дмитриев - Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

Выразительную характеристику Н. Бэкону – политическому оратору дала О. В. Дмитриева:

«Как правило, в этом обстоятельном выступлении содержался всесторонний анализ текущей политической ситуации и обозначалась правительственная программа предстоящей законодательной деятельности. Среди разнообразных публичных церемоний, пожалуй, ни одна другая не предоставляла таких великолепных возможностей для пропаганды официальной политики и реализации репрезентационной стратегии государя. В то же время одна из главных целей, которую преследовало обращение к парламентариям, состояла в том, чтобы исторгнуть у них согласие на финансовую помощь короне в экстраординарных обстоятельствах, требовавших от нее непомерных расходов. Добиться, чтобы парламентарии согласились на „кровопускание“ их кошелькам, было непросто, это требовало непрестанных усилий членов Тайного совета на протяжении всей сессии, и все же их успех в немалой степени зависел от пропагандистского эффекта вступительной речи. В этих обстоятельствах никто не рассчитывал на лаконичность оратора, напротив, от него ожидали поистине цицероновского красноречия. Тексты вступительных речей, являвшие собой совершенные образцы елизаветинской политической прозы, выстраивались в соответствии с законами логики и классической риторики, исходившей из того, что оратор должен расположить к себе аудиторию, убедить и главное – побудить ее к действию. В то же время, как мы увидим, они были не лишены и влияния поэтики, апеллируя одновременно и к разуму, и к воображению, и к чувствам слушателей.

…Создание подобного текста нередко было результатом коллективных усилий: даже при том, что лорд-канцлер, как правило, был авторитетным государственным деятелем, наделенным даром красноречия, содержание его речи обсуждалось и с другими „тяжеловесами“ в Тайном совете (преимущественно – с лордом-казначеем У. Сесилом). В то же время политический язык вступительной речи нес на себе явную печать индивидуальности каждого из ораторов, занимавших эту должность. То же относилось к стилистике и некоторым особенностям восприятия канцлерами текущего политического момента. У истоков парламентской риторической традиции елизаветинского времени стоял Николас Бэкон… считавшийся одним из самых просвещенных государственных деятелей и одаренных ораторов своей эпохи. (Современники высоко ценили его красноречие: Дж. Паттенхэм в трактате „Искусство [английской] поэзии“ (1589) отзывался о его стиле как об „исполненном достоинства и естественном“, а знаменитый драматург Томас Нэш полагал, что литературный английский язык опирался ни три столпа – творчество Т. Мора, Ф. Сидни и Н. Бэкона…)

…Н. Бэкон был одной из самых крупных фигур на елизаветинской политической сцене, способной отстаивать собственную точку зрения в совете, которая могла не всегда совпадать с мнением королевы [24].

Как и многие политики его поколения, Бэкон был приверженцем идеалов гражданского гуманизма и широко пользовался классической цицеронианской лексикой. В современной историографии его круг именуют носителями „традиционного“ гуманизма, противопоставляя их более позднему течению, связанному с именами Монтеня и Бэкона-младшего, – так называемому „новому“ гуманизму скептиков и политиков-прагматиков. Старую гвардию елизаветинских советников „первого призыва“, к которой принадлежал Бэкон, нередко именуют „республиканцами“, имея в виду, разумеется, не их приверженность республике как политическому строю, а интенсивность, с которой они пользовались латинским понятием res publica или английской калькой – commonwealth – для обозначения государства или такой категории, как „общее благо“… Н. Бэкон и его соратники в Тайном совете исповедовали теорию „совета“ монарху со стороны мудрых и преданных министров. Достаточно благосклонно принимали они и идею парламента как совета. В качестве лорда-хранителя Бэкон открывал четыре парламентские сессии (1559, 1563, 1571, 1572 годов), и именно он сформировал канон вступительной речи. Его произведения в этом жанре пользовались популярностью среди государственных деятелей и интеллектуалов и широко циркулировали в списках» [25].

К цитированному выше можно добавить, что упомянутый Джорж Паттенхэм полагал, что сэр Николас был «одним из самых красноречивых людей, редкой образованности и мудрости, которого когда-либо могла породить Англия». «Я как-то пришел к лорду-хранителю… – вспоминал Паттенхэм, – и нашел его одиноко сидящим в галерее с трудами Квинтилиана» [26]. Бен Джонсон ( Benjamin Jonson ; 1572–1637), поклонник обоих Бэконов, отца и сына, сравнивал первого с Цицероном: «Говорят, Цицерон был единственным мудрецом, которого жители Рима считали достойным их империи. Ingenium par imperio [27]. У нас же их было много… – сэр Томас Мор, [Томас] Уайетт старший [28], Генри [Ховард], граф Суррей [29], [Томас] Чалонер [30]… все они были превосходны для своего времени, и более того, они принесли нам ораторское искусство. Сэр Николас был исключительным и почти единственным в начале царствования Елизаветы» [31]. И в этой оценке нет сильного преувеличения. Некоторые считали его ученым. К примеру, Томас Диггес (Дигджес) вспоминал, как Н. Бэкон увлеченно обсуждал с его отцом, математиком Леонардом Диггесом [32], геометрические вопросы [33]. Впрочем, государственные дела оставляли сэру Николасу, как впоследствии и его знаменитому сыну, мало времени для интеллектуальных занятий.