Алёшка Емельянов - Бесконечность

Потомки волков средь полудня, во тьме

отчаянно лают, скулят и грызутся,

разбойными стаями бродят везде,

плодятся и к людям так бешено рвутся.

Старухи их кормят, как бесы чертей.

Зверьё – и друзья, и враги человека.

Другие мечтают раздать акт смертей

бродягам среди двадцать первого века.

Арену Ананяну

Интимность Адама над Евой, как самоинцест.

Бывали убийцы, изменники в деле.

Иисус от грехов всех спасал, выбрав крест.

В аду никого? Прощены и в Эдеме?

***

Тираж людской бракован изначально.

Глупцы, капризные, с преступнейшим умом,

грешны, чудны, коварны, безобразны

и озабочены телесно, с алчущим нутром.

***

Война ведь не только кладёт наповал,

крушит, надрезает, гремит, ненавидит,

осколки вживляет в филе и овал,

порой, как меня, навсегда инвалидит.

***

Я – франт, путешественник и Казанова,

порхаю крылато от стен до стены,

от женщины к женщине снова и снова,

поэтому нет ни детей, ни семьи…

***

Помпезные оды вождю – анилингус

при свете, во мраке, прилюдно, в тенях.

Поклонники эти повсюду, как вирус.

А впрочем, горчит и во рту у меня…

***

Так, "твари по паре" с начала времён.

Корова и бык иль дуэт крокодилов,

белёсая Ева и красный Адам…

А дальше инцест иль смешение видов?

***

Коварствуют бывшие жёны и дети.

Народы и живность, как тина и рой.

Вокруг агрессивность, обманки и сети.

Я – рыба, что хочет в тот космос, покой.

***

Залупы без краешек плоти прекрасны,

что в банной парилке, в пару, полутьме,

висящие скромно пучком безучастным,

похожи на жёлуди в мягкой листве.

***

Дома-эскимо и с начинкой брикеты,

избушки-ириски, ТЦ-шоколад

средь пудры, киосков-зефирин в пакетах…

А я – Гулливер, их хочу облизать!

***

Реальное творчество, мысль дешевеют,

вагины, квартиры взлетают в цене,

любовь исчезает, а пуза жиреют…

Весь этот прогнивший мирок не по мне.

***

Кино "Один дома" – сплошная потеха.

Падения, крики, опасность с углов…

История, полная доброго смеха,

о том, как пи*дюк зае*ал двух воров.

***

Вино не успеет испортиться, верь,

не выстоит долго у стойки, кровати.

Ведь я – алкоголик и жаждущий зверь,

хоть пусть я и девушка, и воспитатель.

***

Взъ*бав мои нервы, крича и смеясь,

внезапно утихла, присела, забылась.

Недавно ведя себя, будто бы мразь,

вдруг делаешь вид, что ничто не случилось…

Люблю этот мышечный, жилистый орган,

наполненный кровью и силой живой,

который из гладкой материи соткан,

бесценен с известною, чёрной ценой.

Он – меч-кладенец, что влагается в ножны,

какой может в нужный момент наказать,

в обёртке из нежной и шёлковой кожи,

который не стыдно вонзить, показать.

Таран с наконечником розовым, бойким,

что входит в любую прощелину, щель

зарядом, напором умелым и стойким;

и знает свою увлажнённую цель.

Интимный посредник ума и природы,

немного изогнутый, твёрдый канал.

О, лучшее в мире богатство с породой,

которым когда-либо я обладал!

Рыгая в уборной столичного клуба

в ракушку фаянсовой чаши простой,

взирал, как обрызгал рубашку и губы,

и как оскотинился я в выходной.

Склонившись у зеркала, лампочки блёклой,

над мутной, коричневой жижей, струёй,

я тужился прессом и рожею-свёклой,

давя из себя пище-водочный рой.

Ужасная мука, раздутое чрево,

как будто у жабы, совсем не кота.

Следил за закрытою дверью, что слева,

чтоб люд не вошёл, не увидел скота.

Когда я хлебал дорогущую водку,

я думал, прозрею, пойму всё и вся.

Но понял лишь то, из пороков я соткан

и то, что я – пьянь и тупая свинья…

Апрельская львица гуляет средь елей,

имея заведомо сказочный план,

в финале чудной, суматошной недели,

с желаньем покоя и солнечных ванн.

С мешочком семян, ароматных орехов,

порою смотря под зонты фонарям,

поправив изыски горчичного меха,

ступает по снежным, безлюдным краям.

Лесок оглядев кареоко и важно,

вкушает пейзаж, освежающий миг,

шагает легко, бестревожно, вальяжно

навстречу природе средь стен городских.

Увидев спустившихся рыженьких странниц,

чудных, пышнохвостых, взиравших на зябь,

следит умилённо за стайкой красавиц

и щедро их кормит с подушечек лап.

Наталии Денисовой (в дальнейшем – Наталии Воронцовой)