Ханс Гумбрехт - После 1945. Латентность как источник настоящего

Все выглядит совсем иначе в неформальном допросе, составляющем основу романа Уильяма Фолкнера «Реквием по монахине». Гавин Стивенс, адвокат Нэнси, афроамериканской няни, хорошо знает, что по всем правовым нормам – и по всем фактам – ответственность за убийство малютки-дочери Темпл и Гоуэна Стивенса (племянника адвоката) несет именно Нэнси. Однако она убила ребенка, поскольку верила – и как выясняется, была права, – что смерть малютки не позволит Темпл смотаться вместе со своим тайным любовником, Алабамой Рыжим, – событие, которое уничтожило бы целую семью (включая второго ребенка Темпл). Убив ребенка, Нэнси пытается спасти всю семью. Роман не оставляет никаких сомнений в том, что именно Темпл, а не Нэнси несет моральную ответственность. В то же время из обнаружившейся истины не выйдет никаких судебных последствий. Таково одно из потенциальных прозрений, предлагаемых текстом Фолкнера. И как только Гавен Стивенс вынудил Темпл признать, что она лгала о своей роли во всем этом деле, – как только он рассеял ее самообман – они совершают ночной визит к губернатору Миссисипи с целью добиться прощения для Нэнси. Однако в ходе длинного разговора между ними тремя выясняется, что губернатор не испытывает никакого интереса к истине (которая, с его точки зрения, носит несколько проблематичный характер). Не только Нэнси не получит никакой отсрочки приговора, губернатор даже и не постарается понять, чего Темпл на самом деле от него хочет:

Мы приехали сюда в два часа ночи, не спасать Нэнси Мэнниго. Она здесь даже ни при чем, ее адвокат перед поездом из Джефферсона сказал, что вы не намерены спасать Нэнси. Что мы едем сюда и будим вас в два часа ночи только затем, чтобы предоставить Темпл Дрейк отличную, справедливую, возможность пострадать – понимаете: просто страдание ради страдания [91].

Молча губернатор покидает свой кабинет – он буквально исчезает, – и исповедь Темпл превращается в очередной разговор с Гэвином Стивенсом. И здесь второе прозрение, которое предлагает нам роман, – у юридических инстанций не только нет никакой способности реагировать на моральную истину, у них нет никакого интереса к истине вообще. Темпл не только не предоставят «справедливую возможность пострадать», которой она жаждет. Ее ложь и самообман разрушены, но в большом мире это не вызывает никакого отклика.

В этом контексте давайте заново взглянем на роман Гимарайнса Розы «Тропы по большому сертану». Роман структурирован как исповедь, которую Риобалду, рассказчик, приносит ученому аудитору, чьи реакции позволят ему, как он надеется, внести ясность в один вопрос, преследовавший его всю жизнь: заключил ли он сделку с дьяволом, продал ли он свою душу? В конце же Риобалду делает вывод, что нет никакого дьявола, нет никакого воплощения зла, которое могло бы приблизиться к человеку извне. Скорее дьявол есть искушение выбрать зло, таящееся в человеческом сознании. Постепенно добираясь до некоего саморефлексивного прозрения, Риобалду рассказывает про один из допросов, который он пережил и который, как и любой допрос, был скорее жестокой битвой за психическое превосходство, чем поиском истины:

Так случилось, вышел и сел ко мне лицом на место против меня заместитель шерифа, возвращавшийся с холодного Севера. Его сопровождал один из его приспешников, тайный агент, и эти двое в низости равнялись друг другу. ‹…› Вовеки не встречал я лица, более отмеченного звериной жестокостью и низостью. Он был низкорослый, крепкосбитый, с беспощадным блеском поросячьих глазок. Челюсть его выпячивалась и напоминала оттопыренный камень, а брови его были сведены в суровой морщине. Он не сделал никакого приветственного жеста ‹…› Азеведао – есть ли в мире нужда в таких людях? Да, есть. Толстая шкура требует острого стрекала. И кроме того, в нашем мире или следующем Азеведао, сделав все, что должен, получает собственный срок, пока не выплатит полностью все, что задолжал [92].

В романе уделено место и всем известным историям про двусмысленность католического таинства исповеди. Например, когда Мария Мутема, вдова, использует исповедальню, чтобы быть поближе к падре Понте (грешному, но совершенно традиционному священнику, который есть не более чем «добродушный человек среднего возраста, очень толстый, очень беззаботный, всеми уважаемый» [93]). Позже, когда падре Понто умирает, Мария Мутема приходит на исповедь к двум иностранным миссионерам – «крепким, краснолицым, произносящим громоподобные проповеди и исполненным истинной веры». В конце концов они заставляют ее признать, что она притворялась в своих исповедях падре Понто, будто убила мужа, поскольку была безумно влюблена в священника. «Это была неправда – потому что она никогда не хотела его и не любила его. Но ей доставляло удовольствие видеть священника в справедливом гневе» [94]. Эта сложная исповедь, так же как и по внешности «смиренный вид» рассказчицы, заставляет других персонажей подтвердить, что она «превращается в святую» [95]. И в этот момент история Марии Мутемы оборачивается еще одной – хотя и менее вызывающей и более лицемерной – версией допроса: допроса как борьбы за власть.