Ханс Гумбрехт - После 1945. Латентность как источник настоящего

– Социальное…

– Что? – кричали они.

– …равенство.

Во внезапной тишине смех завис подобно дыму. Я озадаченно открыл глаза. Комната наполнилась звуками недовольных голосов. М. С. бросился вперед [84].

То, что на внешнем уровне выглядит как серия вопросов и ответов, на деле – садистская игра, в которую играют белые. Ситуация, которая несет в себе огромный риск для афроамериканского подростка, заканчивается унижением в форме «громких аплодисментов» и призом «стипендии государственного негритянского колледжа». Далее весьма ученый глава колледжа учиняет допрос протагонисту обо всех ошибках, которые тот допустил, когда сопровождал белого спонсора, осматривавшего школу. Все вопросы предполагают заранее готовые ответы, которые могут только обидеть протагониста: «Насколько я понимаю, вы не только препроводили м-ра Нортона в „Кварталы“, так вы еще и закончили свой поход в этой дыре, в этой „Золотой бухте“. Это было утверждение – не вопрос. Я ничего не ответил, и он посмотрел на меня все тем же как бы мягким взглядом» [85]. Позже в Нью-Йорке допрос продолжается – однако теперь он в основном исходит из небольших афроамериканских сообществ. Эти допросы кажутся столь же долгими, сколь и бесполезными. В какой-то момент пьяный белый человек в гротескно «дружественной» и снисходительной форме выказывает сомнение в подлинности «негритянской крови» нашего героя:

– А как насчет спиричуэлс, брат? Или одной из этих настоящих старых негритянских рабочих песен?

– Брат не поет ! – проревел брат Джек Стаккато.

– Ерунда, все цветные поют.

– Это вопиющий пример бессознательного расового шовинизма, – сказал Джек [86].

И ясно, что подобные «обмены репликами» не ведут протагониста ни к каким прозрениям, ни к какой большей уверенности насчет того, кто же он такой. Чем больше институций требуют от него выступать в стойкой роли афроамериканца, тем меньше он понимает, кто же он такой, в самом деле это «скрыто от его сознания»: «я всегда замечал, что большинство людей в деловой части города каждый раз ожидало от меня чего-то эдакого, стоило мне появиться. Я чувствовал это, как только появлялся перед ними. И это никак не было связано с тем, что я мог сказать … ‹…› Как будто появлялось нечто „скрытое от моего сознания“. Я сам выступал в какой-то пантомиме, более красноречивой, чем самые выразительные из моих слов» [87].

Педро, молодой врач из «Времени тишины», проходит через длинные, формальные и изнурительные полицейские допросы об аборте (приведшем в итоге к смерти), при котором он присутствовал. Описание первого допроса вместо того чтобы дать подробный отчет о разговоре, просто отсылает к чему-то такому, что обычно в подобной ситуации говорят друг другу полицейский следователь и подозреваемый, – предполагается, что читатель и сам хорошо знаком с процедурой:

– Итак, это вы… (сильное и удивляющее подозрение).

– Нет. Не я… (возмущенное и удивленное отрицание).

– Но не хотите ли вы заставить меня поверить… (невероятная и даже абсурдная гипотеза).

– Нет, но я… (испуганное допущение)

– Вы прекрасно знаете, что… (логика, логика, логика).

– Я не… (простое отрицание, по всем статьям совершенно не достаточное) [88].

Ничего удивительного не происходит. Тридцатью страницами позже Педро замолкает и готов подписать документ, подтверждающий его вину. Однако будет неверно сказать, что, изнуренный и усталый, он наконец сдается. Скорее под растущим напором вопросов полиции Педро действительно убеждает себя, что несет ответственность за смерть девушки: «Вот что действительно случилось. Не имело никакого смысла кричать нет-нет, как маленький мальчик, не желающий принять наказание. Взрослые должны отвечать за последствия своих поступков. Наказание – это лучшее утешение в состоянии вины и единственное возможное очищение» [89]. И тут предсказуемой реакцией читателя станет предположение, что в этот раз допрос породил самообман – то есть произошло самовнушение, несогласное с истиной. И в этот момент вопреки вероятности в полицейском участке появляется жена героя и мать умершей девушки. Она – лучший свидетель для защиты Педро. Ей нужно произнести всего несколько слов (которые она повторяет): «Это не он». И поскольку она женщина слишком недалекая, чтобы кто-то поверил в ее способность говорить нечто кроме самой простой истины, то ее слов достаточно, чтобы вызволить Педро из-под стражи. Для полицейского же инспектора случай Педро совершенно типичен. Только обвиняемые с образованием так легко сдаются под натиском допроса: «Умные люди, подобные вам, всегда самые бестолковые. Никогда не пойму, почему именно вы, люди с образованием и культурой, так легко поддаетесь давлению. Любой мелкий преступник, любой бедняк, любой идиот защищается куда лучше. Говорю вам, если бы не эта женщина, вам пришлось бы туго» [90]. Но является ли невиновность Педро последней истиной? Конечно, так именно и хочется считать всем, кто читает роман Мартина-Сантоса ради сюжета (и поэтому отождествляется до определенной степени с протагонистом). Но в конце концов текст не дает никакого определенного ответа на медицинский вопрос о том, насколько вмешательство Педро способствовало смерти девушки. Текст просто представляет нам силовое поле, включающее три типа динамики: институциональное давление допроса, индивидуальный порыв матери-жертвы донести собственную правду до полиции и сменяющиеся состояния сознания Педро.